Сибирские огни, 1968, №6

но и в кроткой женственности его подруги есть презрение к компромиссам, есть ин­ стинктивное отвращение к моральному иж ­ дивенчеству и скромная гордость любовью своей. И в этом, как и во всем нравствен­ ном конфликте поэмы, сказалась нравст­ венная атмосфера эпохи, этический макси­ мализм молодого поколения 30—40-х годов, душ евная чистота и свежесть, побеждаю ­ щ ая сложность, а подчас и запуганность эстетических устремлений 20-х годов. Не допуская и малейшего снижения нравст­ венно-эстетических критериев, сполна вы­ нося на своих плечах всю тчж еш ь велико­ го восхождения, где-то и срываясь на очень уж крутых подъемах, где-го и обжигаясь на слишком быстрых взлетах к Прекрасно­ му,— шла наша молодость к заветному, доказы вала миру могущество и неисчерпа­ емость своих духовных сил. Поэтому так выстраданно-прозрачны, чеканно точны ее истины, отлитые в совершенен но поэтическо­ го афоризма. «Любовь! Горят ее костры, мудреют люди в добром свете. Любовь и П равда — две сестры, идущие через сто­ летья». Когда они придут к порогу, * Ты дверь души Д ля двух открой. В наградах первой мало проку Без одобрения второй. ...И боль и острота ударов, боязнь впасть в слабодушие — многое, многое позади, а ранимость души остается. Остается и свет­ л ая печаль мудрости, осажденной на дне души опытом всех прошедших лет. Вот и опять любовь ушла. «Ушла Уехала. Умча­ лась. Свершилось. М ежду тем скажу, пись­ мо глаголом начиналось несовершенным: ухожу». Нескладной шуткой муку одолеть и замереть, внимательно замкнувшись, на миг забыв о внешнем бурном мире и слушая лишь тишину в себе, в опять опустошенном сердце. Еще раз испытывается его само­ любие («Пойми, сестрою милосердною при сильном быть я не могу»), еще раз выра­ ж ается надеж да на его силу, вера в' его духовную стойкость. И мужество сердца остается горьковатой наградой. Конечно, психология женской веры в каж дом индивидуальном случае иная («В твою любовь вошла я бедною, разбогате­ л а — и бегу»), но тем более питает она, эта всеобщ ая вера, постоянное стремление ге­ роя понять всю полноту Правды и, пройдя через всю сложность душевных страданий, достичь высшей простоты единственной Ис­ тины. З а каждой мыслью ощутимо испытанное сердце, закаленное и счастьем и бедой. Где нет скворцов. Там воробьи, Где нет Любви, Там самолюбие. А между тем память беспощадна и под­ сказы вает на лирической исповеди все просчеты, ошибки, нелепости, содеянные то­ бой в пору горького разочарования, униже­ ния, обиды: «Устал чужим себя раздари­ вать, забыл мечтать о Высоте». Устал... Но мысль постоянно ищет перс­ пективу, даль, высоту. Д а и не зря верят в силу нашего героя любящие и с верой покинувшие его женщины. Конечно же, на­ ходит он в себе силы для новою восхож ­ дения к высотам духа. Но не сам по себе, а в единении с такими же, как он сам, кую ­ щими Родине победные крылья в бессонных ночах, в беспокойных сменах тяжелых, за ­ водских будней. Здесь оборонный, Здесь нешуточный. Здесь, будто мир уже гориг. Неумолимый график суточный Н ад всеми смертными царит. Здесь, будто мир уже взрываемся, Тебя заботит вся Земля. Здесь в сторону отодвигается Невзгода личная твоя. Итак, Дина ушла от героя. «Ушла. З а то не упрекаю. Ушла. Не пощ адила честь. И этачит, есть любовь такая, и миру хорошо, что есть». Нужно было вы страдать все предыду­ щее, чтоб так просветлеть душой, нужно было отречься от своей любви, от себя, чтоб снова прийти к тому единственному верно­ му решению. И, может быть, от этого про­ зрения душа обретает богатство чувств и ту способность постигать мир во всей его объемности, которую нам являют видения следующей главы — поэмы «Земля и Вега». Здесь, на далекой Веге, куда так спешил наш герой «в бреду космической езды», как раз и вершится высший суд над ним, превращенным в безнадежного, немощного старца. Но, еще ничего не зная, не предчув­ ствуя, летит он к вожделенной Веге навст­ речу небывалой любви: «H ei, все же т я ­ готение любви всесильней, чем земное тя­ готенье». Но «чем невесомей тело у меня, тем тяж елей, тем полновесней мысли». Именно поэтому рефреном проходит через всю поэму о Веге тревога за родную Зем ­ лю, нарастающее чувство жгучей ответст­ венности за все, на ней происходящее. Сравнение, найденное для выраж ения этой ответственности, столь задуш евно, трепет­ но раскрывает ее, что убеж дает единствен­ ностью и свежестью образного решения этой хорошо освоенной поэтами пробле­ мы: «Земля моя, тревожно мне порой, как будто в тесном доме без привычки детей своих оставил за игрой и не прибрал, и не припрятал спички». Действительно, что может быть острей и сердечней родительского чувства? Чье сердце может сравниться с материнским и отцовским в бескорыстии любви, в готов­ ности вы держ ать все ради благоденствия детей своих? Точность и глубина этого об­ раза, поразительно простого и емкого, рож ­ дает ощущение того, что в четвертой части «Седьмого неба» продолж ает нарастать объемность богатого подтекстом мыслеоб- раза,