Сибирские огни, 1968, №6

и направились к дверям. Вестибюль был уставлен галошами и резиновыми сапож ками. Голоса поющих плыли над заснеженной землей, казалось, будто наступило рождество. Чтобы избеж ать ненужных сцен и не будораж ить детей, мы договорились, что я вызову профессора Фогеля, приведу его в кабинет к директору и там уж е капитан Штетнер предъявит ордер. Первый, кого мы увидели, был надутый, обиженный маль­ чик, стоявший в коридоре у дверей класса,— очевидно, его наказали. Появление не­ знакомца, не знающего о его грехах, подняло настроение мальчика, и он сказал, что профессор Фогель находится в зале, где поют. Я тихонько вошел в зал и немного постоял у кафедры. При моем появлении пение несколько расстроилось, но затем дети забыли меня и голоса снова подравнялись. Я наблюдал за детьми и за человеком на кафедре. Его длинное, доброе лицо то и дело морщилось, руки плавали в воздухе, зад ав ая певиам ритм Дети пели теперь почти без ошибок, повинуясь гипнотизирующим ладоням дириж ера. Они выводили такие сладостные рулады , словно обож али профес­ сора Фогеля. Когда пение закончилось, я зааплодировал, чем вы звал замеш агельство и гробовую тишину. Я назвался представителем музыкального издательства и сказал, что директор был бы рад, если профессор Фогель смог бы уделить мне несколько минут в его кабинете. Он сказал, что придет. Голос у него был такой ж е добрый, как и лицо. Только глаза вы давали малодушие, которое привело его к этому дню. Эго были глаза челове­ ка, который прячет страх, даж е когда улыбается. Директора мы обнаружили в обществе капитана и серж анта. Он был возбужден Так, словно его только что ударили. В комнате стояла такая тишина, что мы слышали собственное дыхание. Капитан приступил к делу, и я увидел, как в глаза старика вливается страх. Я отвернулся. — Так что мне придется попросить вас следовать за мной, герр профессор,— сказал капитан. — Д а ,— сказал тот покорно. Он поднял свое доброе лицо и уставился через окно на черные ветвистые деревья, стоявшие в снегу. Они походили на скелеты. Д а ,— кротко ответил он на приказание, которого с уж асом дож идался двадцать лет. Его увели. Директор попросил меня остаться на минутку. — Я не могу в это поверить,— сказал он. — Весьма сожалею . — Но он той же национальности, что и я.— Директор стоял, уставясь на меня, и пальцы его двигались, точно он вертел какую -то вещицу, не зн ая, куда ее положить — Почему ж е он предавал нас? — И з страха. — Его пытали? — Нет, но он знал, что если откаж ется говорить, пыток не миновать.— И, ж алея директора, я добавил: — Это. может быть, с о ч т е н о смягчающим обстоятельством на суде. — Смягчающим обстоятельством? — Д олж но быть, я употребил абсолютно чуждое ему выраж ение,— Но ведь они пытались принудить к предательству тысячи людей, и те на это не пошли... Д а, сотни тысяч. Миллионы. Шесть миллионов. Но он не из них. Весьма сожалею. Документы в досье свидетельствовали, что Фогель «раскрывал гестапо фамилии и тайные убежища своих друзей, соседей и сотен соплеменников, что явилось причиной их изгнания и последующей гибели*. С амое короткое и наиболее четкое показание гласило, что «его жертвами было заполнено не менее десяти товарных вагонов и все эти люди погибли в печах Освенцима». Я прошел мимо рядов галош и сапожек и через широкую стеклянную дверь вышел во вдор. На снегу отпечатались следы шин черного «Мерседеса». Я взглянул на темные сучковаг ые деревья. Тишина давила. И, загаи в дыхание, я стоял рядом с «Фольксва­ геном» Я ждал И снова запели дети.