Сибирские огни, 1968, №5

Вместе с дыханием к нему вернулась спасительная ненависть. Ненависть такая же лютая, как и боль. Он упал. Удары в живот и пах простреливали рассудок. Все мешалось — стены, плети, ку­ лаки, сапоги. Чудовищная дробящая круговерть. Как будто он попал в зубастую пасть огромной камнедробилки, и она вращала, хрустела костями. Тело наполнилось треском. Он не смог сдержать крика, рвущегося не только изо рта — из носа, из ушей, изо всех пор и клеток. Каждая жилка умоляла: останови! останови! И он возненавидел Свое тело, как и самого палача. Он так жестоко, бешено ненавидел, что готов был сейчас кусать, рвать себя, свой язык, свое горло, свое сердце... Мозг распирала истошная боль. Она взламывала череп, затмевала свет. Весь мир — боль, одна только боль — красная, зеленая, черная... Поток ледяной воды... — Говори!.. ...Снова скользкая скамья... А-а-а-а!.. Сколько ж е боли на свете? Где — конец?.. — Говори!! ...Петля из провода захлестывает глотку. Скрипят, трешат шейные позвонки. Опять животный уж ас удушья... — Говори!!! Он умрет со своей тайной... «К о н.е ц»... — Значит, опять того вызывать? — вопросительно покосился на шефа за столом Соликовский и вытер мокрое лицо засаленной подкладкой папахи.— Я было собирался Почепцова на другое дело употребить, да, видно, придется раскрыть... Зоне брезгливо покривил губы: — Раскрыть? Плохая работа. ■. — Вы ж е видите... Время надо, чтобы расколоть таких! — Соликовский пнул бес­ чувственное тело Виктора.— А тут — некогда. Боюсь, кого из ихних не успеем сегод­ ня взять — утекут из города. — Грубая работа,— с тем ж е выражением брезгливости сказал Зоне. Швырнув ' комсомольский билет на стол, вышел из помещения. / ...Первыми просочились к нему звуки. Маленькие, пустые, они вначале были д а ­ леко-далеко, потом стали расти, накатывать, подобно холодным волнам. Было темно, совсем черно. Он пытался и не мог поднять веки. Решил, что ему выбили глаза. Это не ужаснуло его. Он воспринял слепоту так, будто она относилась к незнакомому, чужому человеку,— с сожалением, но равнодушно. Ему представилось, будто он — в очень узкой, тесной бочке, пробитой тысячами длинных гвоздей. Гвозди вонзились в голову, в живот, в бока, в позвоночник — нельзя шевельнуться, и лежать невыносимо. Но т а й н а была с ним!.. Снаружи дошел шепот, слабый стон, шорох. Спустя время кто-то подполз близко. Вполтиха голос Ивана Земнухова: — Дышит. Другой человек поодаль спросил что-то, неразборчиво шамкая, словно жевал не­ допеченный хлебный мякиш. — Нет,— ответил Иван совсем рядом.— Синий весь. Одно мясо... — Неужели — он?.. — Перестань...— кряхтя, просипел кто-то третий. — С его допроса первый список появился... Ага, значит их, арестованных в самом начале, свели в одну камеру! Он догадался, что друзья говорят о предательстве, но не мог уловить, к кому относятся подозрения. <С его допроса?» Чьего — его?..