Сибирские огни, 1968, №5

может, и дружеский контакт. На улицах — толпы, лучшие люди города делают мне визиты; когда я выхожу из дому, движение останавливается, милиционеры вытягиваются в струнку; оркестр, который, как привязан­ ный, ходит за мной по пятам, играет туш. А я стою себе, как ни в чем не бывало, скромная и незаметная героиня, и на челе моем печать вы­ сокой мудрости. Из-за всего этого, главное, рост у меня сразу делается сто шестьдесят пять сантиметров, нос выпрямляется, вытягивается, во­ лосы светлеют, и «зажигалкой» меня уже никто не зовет! Подождите, так ведь один героический случай в моей жизни уже был, как же это я тогда не поняла, что он именно героический?!.. И ведь никто про него так и не узнал: ни мама, ни я никому ничего не сказали. Только Григорий Фомич, кажется, догадывался... Действительно, герои­ ческий, ведь мне тогда всего четырнадцать лет было. Как-то весной, во время ледохода, мы с мамой шли по набережной. И вдруг видим — на большой льдине мальчишка плывет. В одной руке лопаточку держит, в другой — санки. Спокойненько так это передвигает­ ся, будто отправился по каким-то своим особо важным, мальчишеским делам. Мама сразу стала пальто снимать. И лицо у нее сделалось такое, что мне уж ничего говорить не надо! Я разделась быстрее. Она за руку меня схватила, а у самой губы прыгают и лицо совсем белое! А потом только вздохнула и отпустила мою руку. Побежали мы вдоль реки, выбрали, где затор льда покрепче. Мама поцеловала меня, а я все ее поцелуи по счету помню! Перебежала я по льдинам к пацану, схватила его на руки, а он еще капризно так и го­ ворит: — Тетя, а санки? — Тридцать второго! Подумал он и согласился: — Хорошо. Побежала я с ним обратно. А льдины крутятся и под ногами пля­ шут, как пьяные. И почти до берега уже добежала, как черт меня по­ путал: решила одним прыжком на берегу оказаться. Промахнулась, на льдину не попала и очутилась по пояс в воде. Подняла мальчишку по­ выше и пошла к берегу. Он что-то бормочет мне в ухо, а с берега по во­ де мама к нам бежит. Взяла у меня парнишку и — снова меня поцело­ вала! Прибежали мы домой, мама растерла меня водкой, сама растер­ лась, уложила мальчишку спать, чаем напоила. Поглядела на меня и сказала: — Как я рада, что ты у меня такая выросла! Вот и Иван был т а ­ ким... Мальчишка этот потом несколько дней у нас прожил, он оказался из детдома. И когда за ним пришли, я даже чуть расстроилась, привык­ ла уже к нему, что ли... А как же его звали,— не вспомнить. Мама все не спит... И знает, что я не сплю... Почему же не приказы­ вает мне по-своему строго — «спать!»? Да, строгость... Когда Екатерина Викторовна, бывает, ощетинится на Григория Фомича, мама только глянет на нее пристально, и Екатери­ на Викторовна мигом в себя придет! Я слышала, как она однажды го­ ворила в кухне Григорию Фомичу: — Слушай, что такое в Надежде Владимировне есть, а?*.. Вот и од- ногодци мы с ней, а я ее иначе, как по имени-отчеству, и назвать не могу. — Знаешь, Катенька,— ласково и негромко ответил он,— трудную жизнь Надежда Владимировна прожила. А ты ведь, если по совести, как сыр в масле за моей спиной каталась. б