Сибирские огни, 1968, №5

руху, нарушила привычный строй жизни семьи, создала в ней какую-то напряженность! Зачем, спрашивается?.. Ах, Леша, Леша!.. И кончилось все это как позорно для меня!.. Как-то вечером Семен Борисович позвал меня к себе в комнату, ск а -’ зал так это бодренько: — Знаешь, я тут за последнее испытание получил премиальные,— и протянул мне пачку денег в банковской упаковке. — Ого,— сказала я,— целая тысяча: поздравляю! — и втайне успе­ ла подумать, что Мои действия возымели результат. — Так вот! — уже серьезно договорил он.— Возьми эти деньги и докладывай из них в конце каждой недели ту разницу, которую, как те­ бе кажется, ты сумела бы сэкономить на хозяйственных расходах. — Подождите, подождите!.. — А тетю Пашу уж не обижай своими расчетами, очень тебя про- шу!..— Договорил жалобно, просительно: — Ведь на ее руках, считай, Борька вырос... Она вообще нам с Ниной как мать, что ли... Получила интеллигентную пощечину и — ничего, еще сказала по глупости: — Хорошо...— точно облизнулась, дурочка! И сейчас уши горят, как вспомню про это: умеют Баклановы сде­ лать человека, надо отдать им должное!.. «Самоутверждаешься...» А не есть ли и эта попытка поскорее и по­ надежнее самоутвердиться — одно из проявлений повышенной самоза- щищенности?!. «Умеют Баклановы сделать человека...» И глагол какой-то стран­ ный у меня: «сделать»! Но ведь Семен Борисович совсем не хотел меня- «делать»: в их семье совсем нет этой мелкой мстительности, язвительно­ сти, унижающей насмешки! Нет ее и у мамы. Это жизнь ее заставила в чем-то постоянно ограничивать себя: иначе она и меня бы не вырастила, институт не окончила бы, не выросла бы дс директора школы, все это понятно. С другой стороны — моего отца уби­ ли на войне, а мама по-настоящему его любила; вон как она иногда до ­ ставала платочек, который он ей подарил, уходя на фронт, гладила его, как живого, даже плакала. Но чем можно объяснить историю ее взаимоотношений с Ильей Ни­ колаевичем, которая тянется годами?!. «У меня ведь Лена»,— сказала тогда мама приятелю Ильи Николаевича, а он совершенно справедливо изумился: «Ну и что же?!» Действительно, трудно это объяснить, ведь Илья Николаевич любит маму, а она... И — почему, интересно, обо всем этом я не могу откровенно поговорить с мамой? Есть у мамы какие-то свои «табу». «Умеют Баклановы сделать человека»,— ах, Леша, Леша, сколько же завистливой мелочности, упрощенного до грубости отношения к жи з ­ ни в этих твоих словах!.. «Каждый понимает происходящее в меру соб­ ственного отношения к жизни»,— как-то сказал Баклан. Берегись, Леша, если, по-твоему, люди не живут, а «делают»! Ну, а теперь все-таки надо вернуться к этой истории с солдатиками Баклана. Почему мне так неприятно об этом вспоминать, почему я оставляю это на конец, никак не могу собраться с силами?.. Д а очень просто, Лешенька ты моя драгоценная: неправа ты была, вот поэтому тебе никак и не подойти к этому случаю. Неужели только поэтому, ведь я всегда была уверена в собственной стойкости до бе зж а ­ лостности к себе, даже гордилась втихомолку этим своим качеством!.. И все-таки поэтому, а также и потому, что я в данном случае поступила «назло кондуктору». Тому самому, из трамвая, которому и дела до тебя