Сибирские огни, 1968, №5

далекие времена, когда жизнь человека была откровенной и постоянной борьбой за существование, ему приходилось всего опасаться: то тигр на него нападет, то змея ужалит; Постоянная и повышенная самозащищен- ность у него была из-за этого,’ понимаешь?.. А ведь поводом для этих слов Баклана и для всего дальнейшего нашего разговора послужил совершенно пустячный случай: мы посмот­ рели «Три толстяка» Олеши. А когда пришли домой, Баклан взял с пол­ ки его же книгу «Ни дня без строчки», раскрыл ее, прочитал: — «Кто этот однорукий чудак, который сидит на лавке под дере­ венским навесом и ждет, когда ему дадут пообедать две сварливые б а ­ бы: жена и дочь? Это Сервантес». А вот еще про то, как Пушкин з а ­ кладывает ростовщику шаль... Могила Моцарта неизвестна, он был по­ хоронен в могиле для нищих. И много еще Олеша перечисляет имен. И спрашивает: «Странно, гений тотчас же вступает в разлад с имуще­ ственной стороной жизни. Почему? По всей вероятности, одержимость ни на секунду не отпускает ни души, ни ума художника — у него нет сво­ бодных, так сказать, фибр души, которые он поставил бы на службу житейскому».— Баклан положил книжку на полку, стал закуривать... .Я подошла, взяла эту книжку, раскрыла тоже: не то записки, не то дневник, вообще отдельные отрывки без всякой связи друг с другом... Аккуратно поставила ее обратно, сказала: — Д а просто чудаки... ■— Просто? — он внимательно смотрел на меня.— Чудаки? ■— А конечно: ведь жизнь свою проще устроить, чем книги писать! Баклан молчал и все смотрел на меня так, будто этот разговор имеет какое-то особенное значение и будто даже он не сейчас между нами н а ­ чался, а раньше. Чуть-чуть усмехнулся: и терпеливо, и свысока,точно ребенку. Меня сразу взорвало, как со мной бывает. И понимаю я з этих случаях, что мне надо сдержаться, что и глупостей я могу наделать, а все равно мне уже не остановиться. И я быстро сказала: — Это, знаешь ли, голые идеалисты придумали, что с милым, де­ скать, рай и в шалаше! Человек достоин нормальной жизни: еды, одеж­ ды, жилья. Мы, знаешь, реалисты...— и даже покраснела, потому что он все продолжал так же обидно улыбаться.— Если человек может напи­ сать такие книги, как Пушкин написал, и не умеет устроить своей лич­ ной жизни — грош ему цена! — То есть Пушкину?.. Ведь у него все и произошло из-за личной жизни, как тебе известно, и дуэль, и смерть. — Человек, который умеет написать такие книги, какие Пушкин написал, должен уметь, если потребуется, и оттолкнуть нахала локтем, и в нос кулаком дать, и схитрить, обмануть дурака! — С волками жить — по-волчьи выть? — А как же, если его буквально волки окружали? Вот тогда Баклан и сказал: — Знаешь, как это называется? И про повышенную самозащищенность... Ну, ладно, допустим, я в некоторых словах ошиблась, да в нашем ведь разговоре не они были и главными. Главное — как они были ска­ заны. И Бакланом, и мною. Выходит, главнее не «что», а «как»?!. Ну, это потом... А вот почему Баклан вообще завел этот разговор о незащищенности и повышенной самозащищенности?.. Он ни в чем не обвинял меня, но почему же тогда мне все равно стало обидно? Будто он в чем-то подозревает меня, хотя, конечно, культурный человек, и н а ­ меком не дал понять, что подозревает.,.