Сибирские огни, 1968, №5

бедева, павшего на флоте в конце 1941-го, есть стихи «На дне» — о мертвом матросе, лежащем в глубине океана, в тишине или­ стого песка... Осколком легкие пробиты, Но в синем мраке тлубины Глаза матросские открыты И прямо вверх устремлены. Как будто в мертвенном покое, Тоской суровою томим, Он помнит о коротком бое. Ж алея, что расстался с ним* Как видим, оптимизм поэтов, о которых идет речь, был отнюдь не безоблачен; как всякое мировоззрение, он проходил провер­ ку жизнью. Что-то в убеждениях лирическо­ го героя этой поэзии могло в дальнейшем оказаться предубеждением, заблуждением, какие-то идеалы — обернуться иллюзиями, преодоление которых придется оплачивать собственной кровью. Стихи, очерки, днев­ ники первых месяцев войны хранят следы этого преодоления. Порой следы по­ хожи на рубцы: процесс был мучителен, резали по живому. «Все длиннее бесконеч­ ный евито-к наших замечательных побед»,— писал в первый день войны Юрий Инге. Он he знал еще тогда,— все мы не знали,— какой ценой будет оплачен путь к победе... И откуда б враг ни появился — С суши, с моря или с вышины,— Будут счастья нашего границы От него везде защищены. Наши танки кинутся рядами. Эскадрильи небо истемнят, Грозными спокойными штыками Мы врагу укажем путь назад. Время не поколебало основного — пат­ риотического — пафоса этих предвоенных стихов сибиряка Бориса Богаткова: но с иллюзиями о всеспасительной силе «спо­ койных штыков» пришлось проститься, все оказалось значительно сложнее... Всего не­ сколько месяцев отделяет эти строки Бо­ риса Богаткова от других, написанных им же: Впереди — города пустые, Нераспаханные поля Тяжко знать, что моя Россия От того леска — не мся... (1942 г.) Всего несколько месяцев — но каких! — и на смену декларации («самолеты небо истемнят») приходит выстраданное (пускай и разошедшееся с декларацией). Поэт, только что вернувшийся из госпиталя, вспо­ минает «плохую погоду — солнечный день»,— поразительное, парадоксальное со­ четание, продиктованное, однако же, не изощренностью поэтического мышления, а суровой прозой реальности (хорошая пого­ да в начале войны — «лафа» для гитлеров­ ских «юнкерсов» с их первоначальным пре­ восходством в воздухе). Да, война оказалась — процитирую дру­ гое стихотворение того же поэта — «сурова и непроста»,— куда суровей н куда слож­ ней, чем думалось поначалу... Но эта суро­ вая сложность не сломила писателей, шед­ ших сквозь войну одной дорогой со овои- ми героями. Патриотический пафос их поэ­ зии укрепился на войне,— на смену роман­ тике облегченно декларативной пришла ро­ мантика жизни, в которой воюют даж е павшие, и светящиеся часы на руке мёрт­ вого мичмана напоминают последнему ос­ тавшемуся в живых моряку, что приказ требует продержаться до 9-ти. А там со­ рвано кольцо с последней гранаты, и — ...От взрыва застыли стрелки часов На девяти ноль-ноль. (Борис Богатков, *Девять ноль-ноль») Читая в томе «Литературного наслед­ ства» фронтовые очерки Шолохова (поме­ чены августом 1941 г.) и первые письма Всеволода Вишневского, сравнивая их с тем, что создадут эти же художники поз­ же, или читая в сборнике «Рядом с героя­ ми» воспоминания (сегодняшние!) Н. Тихо­ нова, Н. Чуковского, В. Кетлинской, А. Р о­ зена, А. Крона о тех днях, ясно видишь процесс духовной жизни советского чело­ века на войне, движение мысли и чувства. Многое должны были пройти и пережить советские люди и их певцы, чтобы на сме­ ну спокойной сдержанности августовских очерков Шолохова пришла неутихающая боль «Науки ненависти» и «Они сражались за Родину»... В том, что перед читателем проходит весь этот процесс, все движение художественной мысли тех лет, без конъюн­ ктурных изъятий,— победа принципа исто­ ризма, последовательно проведенного через издания, о которых идет речь. Утвердившаяся связь с миром, без кото­ рой нет и самого поэта, пронизывает мно­ гие стихи сборников. В стихотворении Ва­ дима Стрельченко «Моя фотография» герой «с удивлением глядит на овой портрет», на котором он снят один, в безлюдье: Черты похожи, а меня и нет! Со мной на фотографии моей Должны бы сняться тысячи людей, Людей, составивших мою семью. (1936 г.) Стихотворение это публикуется не впер­ вые, люди старшего поколения хорошо пом­ нят его: в нем выражено и их мироощуще­ ние. Но вот стихи, до сих пор не публико­ вавшиеся, впервые дошедшие до нас в т. 78 «Литературного наследства». С какой на­ стойчивостью поэты разных возрастов, ин­ дивидуальностей, масштабов дарования воз­ вращаются в них к мотиву общности судь­ бы— своей и народной, «ближних» и «дальних». Родина становится в час беды дороже самого себя: Военной ночи обширная мгла Окутала город, и Русь Одна только в памяти так светла. Что темным себе кажусь. Война, опалившая отчий кгай. Ты ее не темни лица!