Сибирские огни, 1968, №5

— Два минута... ' Он молчал. Он бесконечно устал. А предстоял самый беспощадный, самый свирепый поединок, в котором его соб­ ственное тело будет на стороне врага... Мысли с треском крошились в распухшей голове от сознания того, что все про­ изойдет п о т о м , как задумал фашист. Молчать под каленым железом, зная, что умираешь с клеймом предателя! Слышать запах своего горелого мяса — и знать, что тьсе терпение, твоя вер­ ность Родине обернутся смертью и вечным проклятием для матери, для отца, для близких!.. И такая вдруг тоска, такая могильная тоска, смешанная со злобой и ожесточе­ нием, полыхнула по сердцу, по телу — грудью бы на нож! — Когда мы начнем работа под нумер два, ты перестанешь быть человек. Он протянул ломаные багровые руки с черными растопыренными пальцами и пек шел, как слепой, уперев мертвые глаза в шефа гестапо: — Нет, фашист! Нет!.. Я останусь и на огне человеком... Железно брякнула команда: — Fass! — Наши придут. Люди узнают правду... На окне заревел, завыл патефон, глуша последние, сказанные им, фразы... Из письма Михаила Третьякевича: «...Виктор знал в городе Луганске две моих явочных квартиры — Колесникова и Опренко И. М. У Опреико он был после возвращения из леса, спрашивал обо мне...» Обе явки не были раскрыты гитлеровцами. Не удалось гестапо осуществить главный свой замысел: уничтожить подпольщи­ ков Луганска — ни своими руками, ни с помощью клеветы. Надежными, стойкими людьми был оьружен в подполье Михаил Третьякевич. Никакие провокации не могли поколебать доверие к нему коммунистов. Партийные органы отмели все наветы на него. Но цепка клевета! Пятнадцать лет прошло, прежде чем была доказана непричаст­ ность Виктора Третьякевича к предательству Молодой гвардии. Справедливость восторжествовала, закрепленная Указом Президиума Верховного Совета СССР о награждении тов. ТРЕТЬЯКЕВИЧА В. И. Орденом Отечественной вой­ ны I степени... Мать приняла Орден сына. Она протянула руку — это была его рука. Это его пальцы ощутили благородную тяжесть металла. Лучи Ордена блеснули в его глаза. А холод металла проник в нее — дальний порыв того холода, что нетаюшнм инеем запорошил сердце в январскую ночь сорок третьего. Слезы застилали все вокруг. Это были его поздние слезы — сбывшейся надежды, веры в людей, благодарности за восстановленную правду. Справедливость для тех, кто пал, важнее славы и почестей. Потому что нужна не мертвым, а живым.