Сибирские огни, 1968, №5

мамой смеются надо мной, а я думаю, еслц уж на то пошло, посмотрим еще, чья возьмет! И вроде как холодную войну маме объявила. И уро­ ки по литературе и русскому каждый день учу. А мама меня, как на­ рочно, каждый день вызывает отвечать. И я встаю, как ни в чем не бывало, отвечаю четко, а дома снова учу. И даже не только по русско­ м у— литературе, но и по всем другим предметам. Учу и учу, как заве­ денная. Словом, на второй или третий год после того, как мама к нам в класс пришла, я оказалась отличницей. Сама себе, так сказать, сюрпри- зик преподнесла. Или вот в прошлом году у мамы был юбилей: исполнилось двадцать лет ее работы в школе. Я учила немецкий, а мама и корреспондентка из газеты сидели за столом и пили чай, разговаривали о модах, о жилищном строительстве, о рассудочности и образованности нынешней молодежи. Я постепенно втянулась в немецкий, только нет-нет, да и слышала, о чем они говорят. Но вот мамин голос сделался какой-то необычный, то ли тише гово­ рить она .стала, то ли медленнее. И я уж начала слушать внимательнее. А мама в это время рассказывала про отца. Он тоже крановщиком в порту работал, как и мы с Бакланом будем. И познакомилась мама с ним в порту: она грузчицей до войны только-только работать начала. Мама все вспоминала про платочек, который отец подарил ей, когда ухо­ дил на войну. Говорит, говорит про что-нибудь, и опять про платочек вспомнит. И голос у нее сразу делается какой-то тихий, дрожащий даже. Я очень хотела обернуться и посмотреть на маму, но никак не решалась. У нас в шкафу на самом дне нижнего ящика, на стенке которого я еще в детстве выцарапала «Леша», лежит платок, цветастый, выгорев­ ший, старенький. Теперь такие платочки никто и не носит. Но я видела раза два, как мама доставала его, долго держала в руках и улыбалась, а потом тихонько плакала. Этот платочек — единственное, что осталось у нас дома от моего отца. Д аж е фотографии его нет, я знаю о нем толь­ ко из рассказов мамы, да воспоминаний других. Я до этого платочка ни разу даже не дотрагивалась. Мама замолчала, и женщина-корреспондентка ничего не говорила. Мне показалось, что эта женщина заплакала. Что мама-то не заплачет, это я знала. Потом мама справилась и снова стала говорить, а коррес­ пондентка и в самом деле не выдержала и всхлипнула. А мама говорила, что она — сирота, родителей своих не помнит, воспитывалась в детдоме. И родители Ивана, го есть моего отца, очень 'не хотели, чтобы он на ма-\ ме женился. Он так и ушел на фронт, а мама осталась его ждать. И хоть война была, и мама по-прежнему в порту грузчицей работала, она окон­ чила школу и поступила в институт, стала учиться по вечерам. В конце войны отец приехал с фронта в отпуск, и они с мамой поженились. По­ тихоньку от его родителей. А маминых родителей белые расстреляли в самом конце граждан ­ ской войны. — Вы меня простите, Надежда Владимировна, но я хочу спросить просто по-человечески, как женщина женщину... Вот ваш муж погиб в последние дни войны, уже в Берлине... Почему вы второй раз замуж не вышли? Или никто не встретился? И вы ведь такая красивая! Мама совсем тихо ответила: — Почему — не встретился? Встречались, конечно, разные мужчи­ ны. А только ведь я Ивана любила.— Мама замолчала, и я поняла, что она, наверно, косится на меня. — Ох, и молодец же вы! — громко, не таясь от меня, сказала кор