Сибирские огни, 1968, №4

вполсилы, словно нарочно, чтобы все услышали, как певуче звучит ста­ рая, потускневшая от времени скрипка в сухих пальцах делопроизводи­ теля. Шпак был счастлив, его не огорчало, что первым музыкантом на свадьбе люди считают, высокого делопроизводителя, с упавшим, словно бы мертвом веком, что невеста танцует не с ним, а с Горовенко, с По­ линой, с прихрамывающим секретарем местного совета, кавалером в черной каракулевой кубанке с ярким, как неразбавленная синька, до­ нышком. Пары жмутся ближе ,к музыке, и он все время видит Фросю, ее светлые, неглубоко спрятанные глаза в хмельной дымке. Если бк война задержалась хоть на недельку, может, и он при легком протезе танцевал бы сейчас с Фросей: не краковяк, не польку, а тихий вальс под скрипку старого черта, который утром вытурил их ни с чем из ЗАГСа, а теперь явился со своей скрипкой. Вальс он и сейчас станцевал бы с Фросей, да неловко, еще на смех себя подымешь. Он как-то пробовал один, в хате, под радио: получалось. Хорошо бы постоять с Фросей ти­ хонько, подержать ее за руку, как в ту ночь, когда он объяснился с ней, но к темноте надо свадьбу кончать, электричества нет, ламп не запасли и Сагайдак торопит — утром уходить. Полные пальцы проворно бегали по клавишам. Шпак клонил к плечу тяжелую голову, не сводя глаз с Фроси. Дома они играли бы свадьбу два дня и две ночи, и не в глухом, без окон складе, напротив чужого райисполкома, пожарного сарая и хибарки сапожника, а в клубе, при полном свете. Баян дал сбой, будто музыке сдавили горло. Фрося оглянулась на Шпака, что с ним? Он теперь играл, закрыв глаза, в мыслях проноси­ лась внезапная буря; а что как Настя права, и он своим счастьем обязан войне, а не будь войны, Фрося не пошла бы за него? Нет женихов в их обозе,— что верно, то верно. Один Горовенко продержался немного, но завтра они и с Горовенко попрощаются, завтра бабы будут следить за Стехой Невинчаной, чтобы знала стыд девка и не плакала по парню крепче, чем по родному отцу, когда тот упал в быстрый Дон. Выходит, у Фроси и выбора-то не было, так ее война обсчитала, что некуда ей, кро­ ме Шпака, податься, и он должен сказать спасибо войне: у людей она все поотнимала,— и землю, и добро, и мужей, а с ним обошлась по-хо­ рошему, даже щедро, может, потому, что он и так без ноги, ему для этого и под пушки не надо было становиться. Он понемногу успокоился, однако горечь осталась: хотелось, чтобы сумерки поскорее упали на площадь, от которой расходятся пять обыкновенных деревенских улиц, площадь с колоколом у пожарного сарая, с жестяной, вертикальной вывеской сапожника, громко скрипя-' щей на ветру. Дверь сапожника открыта навстречу свадебной музыке, Шпак видел со своего места кудлатую, склонившуюся над верстаком голову, бутылку и стаканы на табурете и деда Зозулю, который вроде в подмастерья нанялся и о чем-то толковал с сапожником. Уже и сюда, за Волгу, докатилась первая волна эвакуированных,— явилась родня, разместился детский дом из Ленинграда, беженцы тоск­ ливым взглядом горожан поглядывали на голые пространства, обсту­ пившие деревню со всех сторон. Но колхозов ьа колесах тут не видали, они шли южнее, к теплу — на Ставропольщину, в предгорья Кавказа, в Астраханские степи. Обоз возник на здешней околице солнечным днем, двигаясь против шквального степного ветра. Стлались по ветру конские хвосты и гривы, скот шел, склонив головы, ветер теребил сено, пострели­ вал концами бабьих платков, холстинами, по суровым, червоной меди лицам скатывались слезы. Ни разу еще местные жители не ощущали так близко трудного дыхания войны и все ждали: пройдет обоз или остановится?