Сибирские огни, 1968, №4

обернулся к товарищам неожиданно бледным лицом и выстрелил не­ ловко, вслепую, так что пришлось стрелять вторично, и Сагайдак поду­ мал, что он еще не воевал и никого не убивал. На порожний воз уже погрузили две туши, теперь Зозуля гнал ло­ шадей сюда, к Сагайдаку, чтобы поднять и Пеструшку. Сагайдак пред­ ставил себе, что ее бросят поверх палевой Снежинки, родившейся белой, как коза, и пятнистой холмогорки Невинчаных — Пани, которой ящур дался так легко, вроде она и не переболела им, представил, как Пест­ рушка завалится на спину, целясь в небо деревенеющими ногами... — Возьмйте себе,— сказал он военным.— У нас мяса много, нам его и не прожевать. Сами разделаете чи помощь нужна? Пришлось оставить им Зозулю. Военные обступили опечаленного дедка с обожженным лицом и добрыми голубыми глазами, смотрели за точными движениями длинного бойцовского ножа в руке, а воз развер­ нулся и поехал вслед за ушедшим стадом. Сагайдак брел позади, глядя под ноги, на быстрые струи у невысоких бортов переправы. Река не отдаст им Опанаса так просто, а оставаться тут тоже нель­ зя, ждать дни и недели, когда с низовьев, с дальних плесов придет слух, что найден утопленник. Они пойдут дальше, и уже не только донские волны, но и километры, и само время сомкнется, скрыв навсегда Опа­ наса от Стехи, от Галины Ивановны, от всех односельчан, которых он не жаловал при жизни. И оттого, что с этим ничего нельзя было поде­ лать, а где-то впереди оставались живые, оттого, что жить нужно было нм, а мертвые ушли навсегда, мысли Сагайдака чересчур быстро, до не­ ловкости быстро перешли на другие дела. Напрягая память, он ста­ рался охватить все потери, вспоминал, что, кроме Пеструшки, Пани и Снежинки, погибла и Чернавка, и колхозная четырехлетка Ласточка, что Разбой-третий, падая, помял Хомича и ушел под воду. Сколько лет было Пеструшке — кажется, пять? А может, четыре? Настя взяла ее незавидной, низкорослой телкой, с косо раскинутыми ногами, будто ее гнали на лед, а она упиралась. Миновав переправу, Сагайдак окликнул Горовенко, тот все еще сто­ ял на берегу, разувшись, в намокшей одежде. — Ты его бачил? — спросил Сагайдак, когда они пошли рядом. Горовенко кивнул, крупная дрожь била его. — Живой был? — Его враз убило,— сказал Степан, стуча зубами.— Голову раз­ валило. Сагайдак заставил его раздеться, растер ему грудь и спину матер­ чатой ушанкой и отдал свою гимнастерку. — Беги! Опанаса не найдешь, не скоро его вынесет. Парень смотрел мимо Сагайдака, на излучину реки, будто все еще ждал, что где-нибудь покажется голова Стехиного отца, не та страшная, изуродованная, мелькнувшая было перед ним, а исцеленная донской во­ дой, с живыми глазами и жесткими седоватыми волосами, по которым Опанас, сняв картуз, то и дело проводил ладонью. Воз с тушами отъехал, уже не слышно было его на влажном осен­ нем лугу. , — Беги до Стехи! — Боюсь я ее! Она страшно кричит... — Криком горе выходит: ты теперь не отступайся, ты при ней будь, Степан. — Сколько жить буду — не отступлюсь! — слова давались ему тя­ жело.— Не любил меня Опанас, а он для меня, як батько был. Мы бы с ним поладили; Стеха говорила, он добрый.