Сибирские огни, 1968, №4

министра путей сообщения князя Хилкова. А озадачивали перемени потому, что семья лишалась ста семидесяти пяти рублей в месяц, которые Марк Тимофеевич получал по службе. Анне Ильиничне пришлось давать уроки. И квартиру пришлось нанять подешевле — на самой окраине, у Камер-Коллежского вала. Теперь с ними жила Маняша,— в канцелярии генерал-губернатора ей отказали выдать заграничный паспорт. От этого у всех стало тре­ вожно на душе. Владимиру об этом решили не сообщать. Зачем волновать? У него и так достаточно тревог: выпустят или не выпустят из ссылки? Вдруг накинут год или два? Такое случается частенько. Лучше, если он о зло­ ключениях сестры узнает позднее. Через некоторое время Марку Тимофеевичу удалось устроить сво­ яченицу в управление той же Московско-Курской дороги на весьма скромное жалованье. Маняша и этому былц рада. В Москве опять начались провалы. Уже не первый месяц коротает в тюрьме Маняшина знакомая Ольга Смидович,— у нее жандармы взяли гектограф и лисговку, написанную Плехановым. А недавно увез­ ли в тюрьму Анатолия Луначарского. Охранка подобралась вплотную к Московскому комитету, членом которого была Анна Ильинична. И вот среди ночи в прихожей истерически зазвенел колокольчик. Еще немного и оборвется проволока. Застучали в дверь. С обыском!.. К кому из трех?.. А утром, когда в квартире осталась одна Анна Ильинична, тот же колокольчик зазвенел тихо и нежно, с осторожными переливами, будто дергал проволоку свой человек. Елизарова посмотрелась в зеркало, провела подушечками пальцев по припухшим векам и по щекам, все еще красным от слез и, нэййнув шаль на озябшие плечи, пошла открывать дверь. Увидев за порогом ласково улыбающуюся даму с широким углова­ тым лицом и блестящими, как спелые вишни, круглыми глазами, от не­ ожиданности ахнула. В другое время, вероятно, приняла бы ее строго, даже попеняла бы за неосторожный визит в тревожную пору. Так откры­ то! Днем! А ведь за квартирой могли следить. И в прихожей могли оставить засаду. Попала бы гостья, как в капкан. Но в эти первые часы после обыска и ареста близкого человека Анне Ильиничне более всего нужно было душевное слово давней знакомой, принимавшей близко к сердцу все невзгоды подпольщиков, и она раскинула руки для объятия: — Ой, Анна Егоровна!.. Как вы вовремя!.. Будто сердцем чуяли... — А что, что стряслось, милочка? На тебе лица нет... Неужели опять?.. Только без слез, родненькая...— Закрыв за собой дверь, Сереб­ рякова поцеловала приятельницу в щеку,— Здравствуй, Аннушка!.. Ви­ жу — вламывались с обыском. Проклятые башибузуки! Изверги рода человеческого! Поверь, Аннушка, сама бы своей рукой...— Сжала паль­ цы в кулак, сморщила лицо до желваков на щеках.— И придет наше время!.. Дождутся кары!.. — Маню у нас,— вздохнула Елизарова,— увели ночью... — Да что ты говоришь?! Машуточку?!— Того и жди младенцев начнут хватать... А я уж, грешным делом, думала... — Нет, Марка ни о чем не спросили, даже не заглянули в его переписку. — Ну, хоть в этом... Слава богу, как говорится... Вы ведь с ним