Сибирские огни, 1968, №4

Фридрих вдруг открылся ему неведомой стороной своего характера. Ока­ зывается, в душе сухого философа, как вода родничка, затерявшегося в лесу, таится до поры до времени бережно хранимый запасец лирики. Когда-нибудь вырвется на волю! — Мы помешали вашей беседе,— извинился Владимир Ильич, ког­ да все вошли в горницу и сели, кто на стул, кто на крашеную лавку, кто на хозяйский сундук, принакрытый домотканным ковриком.— О чем вы, если не секрет, так горячо? — Рт своих людей секретов нет,— сказал Барамзин и снова при­ поднял очки на переносье.— А разговор все о нашем старом. Время уби­ ваем — позиций не сдаем. Ни с той, ни с другой стороны. — А мне по прошлому разговору казалось, что ваши, Егор Василье­ вич, позиции сдвинулись влево. К марксизму! — Но сегодня мой уважаемый оппонент опять говорит языком на­ родовольцев.— Ленгник кинул взгляд на Барамзина.— Не возражаете, если я повторю ваши слова? «Самая лучшая смерть для революционе­ ра — смерть от царской веревки». — Ну, знаете ли, это старо. Еще Гете писал, что нужно брать жизнь с бою. — И я говорю Егору то же самое! — Ленгник подвинулся со своим стулом поближе к Ульянову.— Веревка нам еще пригодится.— В голосе послышалась каменная суровость.-— В революцию мы на первом же фо­ наре повесим Николашку и его министров. — Смерть пресловутого народнического «героя» — мгновение,— продолжал Владимир Ильич, не сводя глаз с Барамзина,— а вот созда­ ние нового общества — это куда сложнее. И, если хотите, героизма тут во сто крат больше. Надежда Константиновна вслушивалась в каждое слово. Но это не помешало ей, сидевшей возле самого стола, заметить тарелку с водой, в которой лежали цветы, подобранные с художественным вкусом. Тут бы­ ли и виолки, видимо выращенные самим Егором Васильевичем, и поле­ вые васильки, и султанчики луговой тимофеевки, и совсем еще зеленые- колоски пшеницы. А на стене— пейзажи, написанные маслом: скалистый обрыв горы, сосны над тихим озером, весенний ручеек среди ржавой прошлогодней листвы. Он, оказывается, художник, этот щетинистобородый Егор Василье­ вич! Незамысловатые этюды, и все же что-то у него получается. Чувст­ вуется грусть изгнанника. Когда шли обратно к Шаповалову, спросила мужа, заметил ли он этюды и тарелки с цветами. — Одним краем глаза,— ответил Владимир Ильич, думая о разго­ ворах, которые ему еще предстоят здесь. — Красиво Егор раскладывает цветочки,— сказал Александр Си- дорович.— А еще делают люди картинки из цветков, высушенных в бу­ маге. Мы видали у Окуловых. Мйого на стенах. Цветки, пожалуй, все одни и те же, а картинки из них разные. Композициями называются. От Глафиры Ивановны остались. Егор насмотрелся на ее композиции и теперь живые цветки каждый день раскладывает по-разному. — А вы не увлеклись? — спросила Надежда Константиновна. — Мне и без того часов не хватает. Книги надо почитать, газеты. Немецким языком позаниматься. — Для практики в немецком произношении Ленгник у вас — клад,— сказал Владимир Ильич. » — Так-то оно так, но он все на свою философию повертывает.