Сибирские огни, 1968, №4

сердце тройной тяги, так на покосе и свали­ лась. И не мог простить себе Иван Африка- нович тот день, когда был вынужден оста­ вить ее одну. Принес он на могилу жены гроздь рябины, и не было у него сил выпла­ кать горе, выпросить прощения: «...Я ведь дурак был, худо я тебя берег, знаеш ь сама... Вот один теперь... К ак по ог­ ню ступаю, по тебе хожу, дум ал за тобой следом... А вот оклемался... А твой голос помню. И всю тебя, Катерина, помню...» Иван Африканович винил только самого себя. И он, конечно, не осознавал, как и мы, что его и Катеринин труд, надсадный одно­ временно на колхозном поле и на «собствен­ ном» покосе, можно назвать героическим. У нас в последнее время много говорят о героическом характере и необходимости живописать его в первую очередь. Вероят­ но, вновь найдутся теоретики, умеющие со­ ставить реестр героических черт нашего со­ временника. А между тем героическое ря­ дом, его нет нужды конструировать умозри­ тельно, его необходимо увидеть в обыден­ ной жизни Катерины, Танабая, И вана Афри- кановича... В повести И. П етрова «Сенечка», опуб­ ликованной в ж урнале «Волга», правильно подмечены те ж е черты героя, что и в пове­ сти В. Белова. И на этом основании ее д а ­ ж е пытались противопоставить «неправиль­ ной» повести Б М ож аева «Из жизни Федо­ ра Кузькина». К сожалению, повесть И. Пет­ рова во многом не совершенна и такого противопоставления не выдерживает. Ф ак­ ты, которые использует в ней автор, скорее не опровергают повесть М ож аева, а подкре­ пляют ее. Вера в торжество правды у Ф едо­ ра Кузькина, например, не требует неодно­ кратных напоминаний — верую, верую, не­ смотря ни на что,— она органическая часть его натуры, его мировоззрения — так уж вы­ писал его Б. М ож аев как талантливый ху­ дожник. И. Петров то и дело заставляет своего героя произносить очень правильные или воинственные, а то и проницательные речи, чтобы мы непрерывно, на каждой стра­ нице убеждались, что он верит, не утратил веры, знает, помнит о неизбежном торжестве правды. Но эти речи, увы, частенько не вя­ ж утся ни с обстоятельствами, ни с характе­ ром героя, и мне как-то трудно поверить, что тот же самый Сенечка, который только что сказал последние, чуть ли не предсмерт­ ные слова: «Вот и все» — вдруг тут же на­ чинает бодро восклицать, обращ аясь к сво­ им невидимым противникам: «Я вас распи­ шу, уж вот распишу!» Мне трудно такж е по­ верить и в «гром с ясного неба», который прозорливо пророчит Сенечка на голову «плюгавке» Кузьмичу,— трудно, потому что для этой роли Сенечка, существо до преде­ ла «затурканное», не подготовлен и пото­ му, что это зыбкое, так сказать допотопное пророчество: над волюнтаризмом, как из­ вестно, уже скапливались тучи Все это так: различен художественный уровень прочитанных мною повестей. Не к аж д ая из них надолго сохранится в пам я­ ти, войдет в нашу историю. Но все вместе они являются отраж ением растущей потреб­ ности в осмыслении пройденного пути, сви­ детельством определенных сдвигов в нашем общественном сознании. VI Известно, что у теоретиков за рубежом, занимающихся советской литературой, да и кое у кого из нас нередко проявляется ни­ гилистическое отношение к нашей литерату­ ре тридцатых годов. Но ведь как раз в эти годы, в годы коллективизации сельского хозяйства, в годы индустриализации стра­ ны, по темпам своим беспримерной в новой истории человечества,— приобрела исключи­ тельное значение тема отношения человека к общественному труду. В западной литературе и сейчас можно встретиться с убеждением, что стремление к успеху, к выгоде, к бытовому комфорту и т. п. является основным побудительным мотивом к действию. Печатается огромное количество произведений, в которых утвер­ ж дается, что труд — всего лишь печальная необходимость, а главное в жизни людей — потребление, отдых, покой, плотские радо­ сти. Словом, потребительское существование человека беззастенчиво выдается за идеал. Против такого общественного и эстетическо­ го идеала и выступила советская литерату­ ра, и с особенной силой именно в тридцатые годы. Может быть, это произошло потому, что писатели вдруг захотели что-то и кому- то противопоставить? Нет, все дело в том, что преобразование страны на социалисти­ ческих началах действительно происходило в обстановке редчайшего трудового подъе­ ма, небывалого массового героизма, все во­ круг дышало пафосом созидательного тру­ да. Литература не могла пройти мимо этого явления и не отразить его. Теоретики за рубежом, да и некоторые наши товарищи, забывают, что в это вре­ мя создано не два-три произведения, вооду­ шевленных пафосом преобразований, паф о­ сом социалистического труда; этот пафос составлял тогда душу всей советской ли­ тературы. Не буду называть произведения Л . Леонова или А. Малышкина, пьесы Н. Погодина или В. Киршона, стихи В. Луговского или М. Светлова, суще­ ствовал целый журнал, который воспевал труд и деяния человека — горьковский ж ур­ нал «Наши достижения»! И даж е такой, в то время сравнительно небольшой отряд советских писателей — писателей Сибири —- был нацелен на разрешение этой же темы в романах П. Петрова, И. Гольдберга, А. Коп* гелова, Е. Пермитина, в стихах И._ Муха- чева, В. Непомнящих, Ин. Луговского, А. Смердова, И. Молчанова-Сибирского.., И, безусловно, в очерках В. Итина, Л. М ар­ тынова, П. С трижкова, М. Никитина, М. Кравкова и многих других, в тех самых очерках, которые сегодня нельзя читать без волнения, потому что в них живо и горячо,