Сибирские огни, 1968, №4

ми», ощущение своего бессилия что-либо понять, исправить, изменить. «Кто-то в синем» пригласил однажды архитекторов «наверх» и разъяснил суж де­ ния на этот счет чуть ли не «самого' хозя­ ина»: «Что еще за новая архитектура? С та­ рая еще не исчерпана. Возьмите Рим. Чем мы хуж е Рима?» Затем показал фотогра­ фии некоторых недавно отстроенных зданий (в тон! числе и по проекту Евдокии И ванов­ ны Ореховой) и сделал заключение: «Нам такая архитектура не трлько не нужна, но и вредна... Рим, знаете, умел строить...» «И сразу,— продолж ает писатель,— точ­ но выпустили необыкновенно едкий раствор, рассыпалось все замысленное архитектора­ ми». Как по команде, начались проработки всех инакомыслящих. П авел тож е принял в них участие, но простить себе этого не мог. Он написал статью-письмо о своих ис­ тинных взглядах на современную архитек­ туру и ушел из жизни. Он ушел с убеж ­ дением, что искусству социалистического общ ества, как всякому подлинному искусст­ ву, чуж да регламентация... В данном случае важ ен не один теоре­ тический вывод, но и его человеческий смысл. Ж естокая регламентация в искус­ стве не просто вредила самому искусству, а еще и калечила души людей. С ам остоя­ тельность мышления, свобода поисков и могущ ая от того — бож е упаси!— проистечь неудача художника каж ется некоторым ди ­ кой нелепостью и д аж е надпартийноСтыо. Нет, Вс Иванов не оправдывает П авла Фе- рязева. За пошлость и подлость собствен­ ного поведения во время дискуссии П авел несет всю меру личной ответственности. Вс. И ванов судит его судом художника- граж данина, для которого Советская власть своя, родная, она трудно завоевана и стбль ж е трудно вы страдана. Поэтому его ирония зла и беспощадна, есть страницы, когда мы испытываем к П авлу непреодолимое от­ вращение. Тем не менее у Ф ерязева хватило м уж е­ ства казнить себя, чего никак не скаж еш ь про «пушкиниста» и процветающего донос­ чика И зяслава Глебовича. Этот тип усерд­ но вы слеживал группу «архитекторов-вре- дителей», которые якобы окопались для своей подрывной деятельности в Коктебеле. Только смерть П авла Ф ерязева помешала профессиональному клеветнику осуществить свой дьявольский замысел. Ход рассуждений И зяслава Глебовича элементарно прост: «Два молодых архитек- ■ тора — леваки, притворяющиеся правакамп и неизвестно почему не ж елающие рабо­ тать по своей специальности,— приехали к " третьей, составляющ ей, судя по намекам, какую -то докладную записку... Интересно бы познакомиться с этой запиской. И ху­ дож ник Гармаш тож е из бывших леваков. К ак циничны его рассуждения о новейшем искусстве! И почему очи таш атся к М ерт­ вой бухте? Что это — символ? Что туг под­ разум евается? Кто мертв? Каким образом?» И зяслав Глебович ходил за ними неот­ ступно, подслушивал, подглядывал, как со­ бака, делал стойку, если его фантастичес­ кие домыслы находили хоть какое-нибудь подтверждение, разумеется, столь ж е ф ан­ тастическое по принципу: «Мертвая бухта? Кто — мертв?» Вс. Иванов рисует его с открытым негодованием: «Да простит мне читатель, что я тревож у тень поэта, упоми­ ная имя его, когда описываю негодяя, но ведь и за Александром Сергеевичем их хо­ дило немало!» И нам не надо объяснять породу этих людей, условия их существова­ ния, а произведению такой авторский ход придает особенную лирическую окраску. В нем так все обнажено: и боль, и негодо­ вание, и страстная вера в могущество че­ ловека. Н а вопрос «Чем мы хуже Рима?»— архи­ тектор Евдокия Ивановна Орехова отвеча­ ла (к сожалению, не публично, а про себя): «Зачем повторять Рим? Зачем? Ведь есть М осква, ее волшебное, вулканическое ис­ кусство, советское искусство, и кому, как не ему быть самостоятельным, кому как не ему быть настоящим, а не поддельным вул­ каном?! Нужно только верить в наши твор­ ческие силы, быть чуточку доверчивее. Опас­ но доверять? Проберутся шпионы?.. Того опаснее замкнуться в неверии. Почему стал возможным Октябрь? Конечно, были мощ­ ные предпосылки: война, голод, социальные неравенства капитализма — все это так, справедливо. Но кроме того, была еще вера и даж е наивность, доверие, вера. Рабочие и мужики поверили партии большевиков, поверили друг другу, поверили, что спасут мир. И они его спасли и еще спасут. А ведь они, небось, были не ангелы, далеко нет,— но какая в них была обольстительная и нежная вера в могущество человека?!» Это не просто монолог, как-то характе­ ризующий образ Евдокии Ивановны, это выражение всеобщей тоски деятелей искус­ ства о доверии. И писатель глубоко заинте­ ресован в том, чтобы его правильно поняли и никто бы не заподозрил в непартийности. Ради этого он вполне определенно и спра­ ведливо осуждает П авла, нещадно облича­ ет И зяславов, с подъемом рассказывает о тех, кто не склонил головы, не испугался, кто мужественно и до конца отстаивал и , свои идеи и свое человеческое достоин­ ство. На одном ответственном заседании архи­ текторов Виктор Орехов смело выступил «против Рима». Конечно, он незамедлитель­ но получил отпор й был назван «путани­ ком и. пошляком», хотя на самом деле Виктор Лукич был ищущим, умным и чест­ ным, доподлинно принципиальным челове­ ком. Изображ ен он, правда, не так широко и объемно, как другие герои романа, осо­ бенно если сравнить его с образом Е вдо­ кии Ивановны. Но тот факт, что в то вре­ мя были Ореховы и у них были не одни молчаливые сторонники и последователи, говорит о многом. Он говорит о том, что социалистическая культура, несмотря на препоны, продолж ала развиваться, что луч-