Сибирские огни, 1968, №4

трость, на которой только что бестрепетно леж али ее узкие старческие ладони.— Она определенной длины, в ней определенное ко­ личество дюймов. Прибавьте еще один — и это будет другая палка, убавьте один — бу­ дет третья. В ■моем рассказе о Ленине то­ ж е свои определенные дюймы. Я, пожалуй, знаю , сколько в нем слов. И всякое лйш- нее, даж е одно лишнее — это уже не мое слово. Приходит раскаяние за неуместный по- .рын, за неуместные домогательства. Я про­ изношу слова извинения, лицо Фаины Фи­ липповны светлеет, трость возвращ ается на свое место. Мы говорим о манере молодого Улья­ нова держ аться за адвокатским столиком, v его полемическом даре. Я расспрашиваю , каким был его голос, надевал ли он фрак, обязательный для адвоката по неписаному артикулу девятнадцатого века. Меняя бе­ рега, беседа постепенно возвращ ается к свое­ му истоку — к мемуарам Фаины Филипповны. В них есть одна трогательная мини­ атюра о гимназисте-шестикласснике, которо­ го учитель постоянным глумлением доводит до мысли о самоубийстве, и только заступ­ ничество Ульянова предупреж дает трагедию. Левый столик Ильича в С ам аре — это броня, прикрывавш ая легко ранимые и трудные судьбы молодых и малолетних правонарушителей — действительных и мни­ мых — от бессмысленной жестокости века. Невольного героя мемуаров Ульянов защ и­ щ ал без левого столика, но и это была за ­ щита от той ж е жестокости века. — Я была душевно и коротко знакома с сестрой мальчика,— рассказы вает Фаина Филипповна.— Учитель Q-держимо искал ее руки, она отказала, и тогда мстительное чув­ ство ворвалось в класс, чтобы изо дня в день травить и терзать душу ее брата. О, это только надо представить! Отвергнутый ж ених измышлял нелепицу о поведений мальчика, чернил его в глазах других пе­ дагогов, незаслуж енно сниж ал отметки. Д е­ ло клонилось к, изгнанию несчастного из стен школы... Обо всем этом вы, очевидно, Знаете... так вот, сестра решает пойти к Владимиру Ильичу, с которым была знако­ м а. Мы идем вместе. Владимир Ильич был очень участлив, оживленно выспрашивал у нас какие-то подробности, которых я, конеч­ но, не помню, а на прощанье попросил под­ руж ку послать к нему брата. «Нет, нет, не пойдет,— всплеснула та руками.— Он забит, робок и конфузлив».— «Ну, что ж ,— после­ довало в ответ.— В таком случае, я отправ­ люсь к нему сам». Было ли это обращением к адвокату? Д а, конечно. И Владимир Иль­ ич добился, чего хотел: педагога, третиро­ вавш его мальчика, убрали из гимназии... Приходит время прощаться. Я ухожу от Фаины Филипповны, унося в памяти ее го­ лос, ее слова: — Нет, нет. Не просите. Что именно го­ ворил Ленин в суде, не помню. Не из теснины девятнадцатого века, а во дне бегущем, из живых уст прозвучали эти слова. Их смысл ошеломителен: «Я бы­ ла на речи Ленина в суде, я слуш ала Л ени­ на в суде». Д о сих пор -никто этого не ут­ верж дал и никто не читал с листа — руко­ писного или типографского — подобного утверждения. Можно ли полностью дове­ риться ему, все ли в нем истинно? Кто не знает, что память, эта бессрочная тружени­ ца, на свой манер отделяет зерно от плевел, удерж ивает и хранит одни наблюдения и картины, непроницаемо завешивает туманом другие. Почему она пощадила от забвения именно этот случай? Что привело юную Вентцель в уголовные коридоры Самары? Будущность писательницы, которой она гре­ зила, охота за сюжетами? Тогда почему она остановилась на этом неприметном процес­ се, если не смогла позже вынести из него -ни красок, ни даж е существа уголовного происшествия? Я верю Фаине Филипповне, но тревожусь за ее память: ее память идет слишком и зда­ лека, несет слишком много и может неволь­ но обмануть нас обоих. Сомнения, сомне­ ния ... Чтобы вырваться из их плена, решаю поискать дело, по которому Ульянов о тка­ зал купцу Красикову в помощи. Телеграмма из Куйбышева: «Фондах уголовного гражданского отде­ лений Самарского окружного хранимых Гос- архмве дело Красикова выявить не у д а­ лось». Звонок из Москвы: — Искать дело Красикова в архивах столицы бессмысленно. Нет в Куйбышеве — нет ни где.' Первой ласточкой успеха становится строка нонпарели из устрашающе громад­ ной «Общей росписи» государства Россий­ ского. Царь-книга подтверждает, что в де­ вяностых годах на Самарщине действитель­ но жил купец Красиков — сначала в Вузу- луке, затем в губернской столице. За первой ласточкой — вторая: тень дела Красикова мелькнула в бумагах по мини­ стерству юстиции. В июне 1893 года в С амару на имя председателя окружного суда В. И. Аннен­ кова было доставлено из Петербурга пись­ мо № 15965 с грифом «конфиденциально»: «Милостивый государь Владимир И ва­ нович! В министерстве юстиции разрабаты вает­ ся предположение о предоставлении П ра­ вительствующему сенату права разреш ать передачу уголовных дел на рассмотрение нового состава присяжных заседателей в случае единогласного признания судом, что присяжными оправдано лицо, несомненно виновное в приписываемом преступлении». Правоведы России твердили тогда в сво­ их книжках, что акт оправдания присяжны­ ми, их вердикт «Нет, не виновен» — это благодетельный абсолют права. При соблю­ дении судом своих обрядов, оправдатель­ ный вердикт присяжных приобрел силу