Сибирские огни, 1968, №4

тычась в холодные стены. Она кружила, ударяясь о стол и сундук, опро­ кинув табурет, выла протяжно, не открывая рта, пока ее взгляд не упал на сложенные у печки дрова и коробок спичек. Настя уложила в печь щепки, бересту, сухие поленья и разожгла огонь. Вспыхнула, затрещав, береста, и, когда пламя перекинулось на дрова, Настя опустилась на пол у открытой печки. Огонь разгорался. Глазам Насти стало больно от жара. Она закры­ ла глаза, чувствуя полыхание пламени смуглыми тонкими веками и всем скуластым лицом. Жар накатывал волнами, плескался в лоб, на ресни­ цы, на тонкие крылья ноздрей, сочился сквозь одежду к нахолодавшему телу, утишал злость и будил тоскливую жалость к себе. Из-под закры* тых век по щекам, по бороздкам недавних еще морщин потекли слезы, и огонь, до боли опалявший скулы и лоб Насти, не успевал сушить сле­ зы. Настя подобрела: ей было жаль и старухи, и тех, кто ушел на фронт, и рыжего солдата, и даже односельчан, с которыми она рассталась на­ всегда. Хорошо, если хоть Тонька Арефьева с новорожденным нашли такой дом, как этот, с доброй хозяйкой, с тишиной и теплом. На свете немного таких домов. И Настю проняло деятельное, совестливое чувство благодарности к старухе и ощущение вины: она вскочила на ноги, подбросила дров в печь, застелила кровать и, подхватив в сенцах ведра, побежала к водо­ проводной колонке. Ледяной ветер не мог остудить пылающего лица, только пальцы на­ стыли, пока она перебегала улицу, пока нажимала на железный рычаг, наполняя ведра. Настя дыханием отогрела пальцы, потуже закуталась в платок и с полными ведрами пошла обратно, не видя несущейся по дороге машины.. Черная «эмка» затормозила в последний миг, и машину занесло на мерзлой дороге. Настя упала на опрокинувшееся ведро, другое было расплющено передним скатом. Из машины выглянул большеголовый ка­ зах в папахе, он с испугом смотрел на Настю, но, увидев, что она подня­ лась, улыбнулся и укоризненно покачал головой. Настя виновато глянула на него, но сразу же ее внимание прико­ вало другое лицо в глубине машины. Затененное пыльными мутными стеклами, оно казалось оливково-смуглым, черные усы делали его воин­ ственным и свирепым, все было в нем чужое, кроме глаз под армейской ушанкой,— не просто знакомых глаз, а близких, как глаза родного че­ ловека. «Эмка» тут же помчалась дальше, и когда Настя в заднем окош­ ке приметила сухой, мальчишеский затылок, а потом человек повернул ся лицом к окошку, и расстояние скрыло мелкие несущественные под­ робности, Настя узнала его. — Ко-валь! Ко-о-в-а-ль!— закричала она. Машина уходила по широкой и такой длинной улице, что дома в дальнем конце, казалось, сошлись вплотную, и там в тупике можно до ­ гнать «эмку». Настя побежала, забыв о незапертом доме. Никто другой не мог ее спасти, а Коваль мог,— легкий, веселый человек. Она не стала бы обма­ нывать Коваля,— пусть знает, как она ушла из обоза первый раз, как бедовала с Пеструшкой и покорно пошла за Сагайдаком обратно, как напугалась черных песков и смерти Анастасьи и снова ушла. Коваль и выругает ее, и тут же засмеется, не посмотрит н на то, что она поссо­ рилась с Ганной, ведь и у него с Ганной редкий день обходился без перебранки. Он обложит Настю, крепко обложит, не станет, молчать с постным лицом, как Сагайдак, а она стерпит любую ругань, только бы догнать, увериться, что в машине Коваль, что он не привиделся ей, не