Сибирские огни, 1968, №4
прислушивался к перепалке,— натаскал с возов сена, вырвал доску, про* битую быком, и остервенело ломал ее, складывал костер. — Дайте спичек, деду! — обратился он к Зозуле. — У меня кресало и трут. — Палите кресалом! — Петька умом тронулся! — крикнул кто-то в толпе. — Спалит он возы! — Шпак, давай скрыню! — приказал Сагайдак. — Там она лежит, вместе со всем добром. Никогда еще не видали односельчане Сагайдака таким: он рванул ся, схватил Шпака за лацканы бобрикового пальто. — Вы ж приказали скидать все! А она тяжельше другого... — Тяжелая! — хриплым шепотом подтвердил Сагайдак.— Бортам вся наша жизнь, и добро, и память наша... А ты, значит, ликвидиро вал?! Так. Сагайдак двинулся через молчаливую толпу. — Дай ключ! — сказал он, внезапно остановившись. Шпак передал ключ стоявшему рядом Гордиенко, ключ на тесемке поплыл из рук в руки к Сагайдаку. — Скрыня тут, Сагайдак! — остановила его Вера.— Я ее подняла. — Спасибо, Вера! — Он снял сейф й понес его к сложенному кост ру, у которого Зозуля высекал искры ударами стального кресала о кремень. Он присел на корточки, открыл сейф и достал с самого дна, при держивая все остальное рукой, старое, еще времен коммуны знамя. — Обратно будем.колхоз жечь,— пробормотал он негромко. Д ед все еще шваркал кресалом, но трут не загорался.— Это знамя Гриша Коваль из Москвы привез, когда к Ленину ездил. Жаль, мне не при шлось...— Он сожалел об этом, как о вчерашнем, и люди всерьез встре вожились, не помутился ли он разумом.— Выходит, не достойны мы это го знамени. И крови той не стоим, что за него была пролита, и той, что сейчас на фронте наши мужики отдают. Давай, Зозуля, огня! А огня все не было. То ветер гасил искру, то снежинки ложились на сухой трут, под искру, то кресало в неверной руке Зозули било не по кремню, а по пальцам. — А вот и земля маша! — Сагайдак развернул план колхозных уго дий.— Смотрите свою землю, смотри и ты, Шпак, больше тебе ее не ви деть. Отут озимые наши. Огород колхозный, тут, под-над Днепром, бахча, тут наш сад молодой, овраги... неудобки... толока..'. Слова Сагайдака падали скучно, монотонно, но память тех, кто смот рел на вычерченный план с цветными лоскутками угодий, рисовала зри мые, осязаемые картины. Оживала далекая полузабытая земля, могучий разлив реки, шелковая нежность лугов, Ьтена пшеницы с тяжелым, кло нившимся колосом, раскидистые яблони, улицы в вербах, ивах и топо лях... голоса, даже голоса далекой деревни стали слышны сквозь тонкий, все усиливавшийся вой степного ветра. Ганна смотрела на колеблемый ветром лист, приоткрыв рот, как на диво, будто ей только этого клочка бумаги не хватало во все долгие месяцы пути. — Мучает нашу землю фашист,— продолжал Сагайдак с болью, жалуясь Зозуле,— а тут и мы, на руку ему, отвернулись от нее, и от зем ли, и от артели. Скотину на убой, а бумаги в огонь! Нехай Шпак греет ся, он, бачишь, замерз... Ага! и бумаги, и протоколы, все в огонь!.. Пока не вспыхнул костер, толпа хранила спокойствие, хотя Сагай дак и разозлил их, и напугал душевным расстройством. Но едва Зозуля поджег трут и вспыхнуло сено, как люди загалдели со всех сторон:
Made with FlippingBook
RkJQdWJsaXNoZXIy MTY3OTQ2