Сибирские огни, 1968, №4

ных, и он, а не рто другой, показал пришлым людям, как помОчЬ беде. Поднявшись, скотина разбредалась вдоль дороги, тянулась к редко раз­ бросанным пучкам молочая, к ломкому ковыльному остью. Вынимаю­ щий душу, голодный рев стоял над дорогой. Скотина словно поглупела, озлобилась голодом и жаждой, не только быки, но и смиренные коровы тупо стояли посреди шоссе, не уступая дороги редким машинам. От радости, с которой Сагайдак ступил на дорогу, не осталось и следа. В песках изнуренный скот маячил в некотором отдалении, теперь он словно распластался перед ним, чтобы Сагайдак увидел провалив­ шиеся бока, прущие сквозь шкуру ребра и острые хребты. «Хорошо, Ганна догадалась, увела баб»,— думал Сагайдак. Он шел по дороге, ве­ дя лошадь в поводу. В седле оставался только казах, но и верхом на своей лошадке он не слишком возвышался над Сагайдаком. «Видно, пришла бабам пора выкричаться, и не миновать того». Минутами ему казалось, что все обойдется, они догонят обоз, их накормят горячей по- хлебкой, напоят скот, и все провалится в тяжкий, непробудный сон. А назавтра все пойдет своим чередом: дорога, и снова степь, и послед­ ние десятки километров к реке Урал, о которой Сагайдак только то и слышал, что в ней когда-то утонул Чапаев... Дорога лежала среди барханов, потом, выпрямляясь, кинжально рассекала степь. За высоким холмом неожиданно открылся табор, и при одном взгляде на сгрудившиеся возы, на темную толпу баб Сагай­ дак почувствовал, что стряслась какая-то новая беда. Обоз встал в не­ удобном месте, не дойдя до степного — в десяток глинобитных домов — поселка. Ветер дул в спину, отгоняя звуки обоза. Сагайдак хлестнул гнедого и поскакал. Бабы расступились, Сагайдак въехал в середину та­ бора: телега Кравченко стояла с невыпряженными конями, но вещи бы­ ли сброшены на землю, и на белой холстине лежала старуха Анастасья. Она не переменилась лицом, только старушечьи тонкие веки мертво охватили глазное яблоко. Лежала в черном, плоская, даже сложенные на груди руки почти не возвышались над холстиной. Сагайдак спешился и обнажил голову. Анастасья лежала покойно, и острое ее лицо, с плоскими ноздрями, с запавшими щеками, было со­ вершенно обычно. Д аж е бледность и желтизна не успели еще разлиться под коричневой, сожженной долгим веком кожей. Голосили бабы. Молча плакал Лазарь, рядом' с Верой, которая, стояла над покойницей ровно, как солдат на часах, и смотрела то в лицо свекрови, то в пески, откуда они пришли, и на дорогу, по которой все еще двигался гурт. — Что ж вы, мамо, бросили меня одну?..— говорила она высоким, обиженным голосом, прорывавшимся сквозь плач и причитания Гре- бенючихи.— Бросили на шляху в черных песках. Не дотерпели до кон­ ца, мамо... — Как ей терпеть, Вера! — крикнула вдова Невинчаная.— Уже и нам не сила, а она век отжила. Все было; и бомбежки, и роды, и смерть Опанаса на переправе, и тоскливый крик скотины, и потери, потери, потери, всего попробовали они, а такого еще не бывало — старухи в желтых чулках, в чистых, ма­ леньких тапочках, в которых только и можно ходить по небу, а по земле нельзя; укрытой белым холстом гарбы посреди холодной степи, с побу­ ревшими копнами сена, с низенькими, домами в отдалении, над которы­ ми курился дым. — Кто ж теперь мне слово доброе скажет?!.— уставно выговарива­ ла Вера.— Кто совет мне подаст? И Семена нема, и вы ушли, мамо, ки­ нули меня одну.