Сибирские огни, 1968, №4

людная пустошь делалась суше, вода пряталась в такие глубины, до которых не дорыться торопливой лопатой. Люди не роптали вслух, но над солончаками словно нависла незри­ мая свинцовая туча. Она понуждала сутулиться Ганну, шептать белыми, треснувшими губами, что летом, в жару, здесь и вовсе не выдержать, заставляла Сагайдака держаться особняком, впереди всех, чтобы пер­ вому добраться до воды, до жилья, до чужого, редкого в этих местах загона с колодцами и скирдами сена. » И вдруг дорога. Твердая, звенящая под коваными копытами. Она как кремень под кресалом, и будь теперь ночь, все увидели бы веселые огоньки под копытами лошадей. Ганна шла, согнувшись, будто волокла за собой и коней, и воз. Дорога!; крикнул ей Сагайдак.— Настоящая соша! — Бачу, Петя,— ответила Ганна. Она остановилась, тяжело дыша. Среди выбившихся из-под платка волос тянулись частые седые нити. Полинке теперь лучше,— сказал Сагайдак тихо.— Она и сытая, и при деле. Он думал о том, что все его потери в прошлом, далеком, как чужая жизнь, он, как вышел из села, так и идет, а Ганне трудно, как никому другому,— с полным возом ушла она от днепровских понтонов, а оста­ лась одна. — Не думаю я о ней, Сагайдак,— сказала Ганна с такой неличной, некорыстной скорбью, что он готов был поверить ей.— Ну, гляди на ме­ ня, гляди, все одно скажешь, брешу. Я и сама себе не верю, а правда, святая правда, я б и перекрестилась, боюсь тебя напугать, парторг. Про Гришу и днем вспоминаю, а дети только среди ночи приходят побала­ кать со мной. И Гришиного батька ночью вижу.— Ганна посмотрела назад, взгляд ее агатово-темных глаз скользнул по разбросанному в песках обозу и устремился на запад, за многие сотни верст, к далекому шахтерскому городу, на картофельное поле, взрытое конями новобран­ цев, к вокзалу, где Илья взошел с колхозным конем в армейскую'теп­ лушку. Днем Ганна все еще видела своих детей едущими — Полинку в кузове полуторки, Илюшу в громыхающей теплушке, они все ехали и ехали, а ночью и они умирали, плакали, звали ее, исходили кровью сре­ ди полной, странной тишины.— Я и забыла, когда спала, Сагайдак. Дру­ гой раз днем, на ходу, вздремну и годи... — А я сплю,— повинился Сагайдак. — Твой сон далеко слыхать,— усмехнулась Ганна.— Спишь, як па­ рубок безгрешный. Одному легко жить. — Одному помирать легко,— признался он.— А жить — трудно. Они осеклись, встретив молчанием гарбу Насти Тарасовой, а за ней следом воз Шпака и Фроси. Женщины шли закутанные по РЬаза в зим­ ние платки, Шпак угрюмо сидел на возу. В изменившемся, размеренном шаге женщин, в подчеркнутом безразличии к нему и к Ганне, Сагайдак ощутил враждебность и осуждение. Возы выезжали на дорогу и оста­ навливались, дожидаясь всего обоза. — Слазь, Шпак! — крикнул Сагайдак, досадуя на враждебное мол­ чание,— Пробежись по твердому, глянь, Гордиенко гопака ударил. Д ед притаптывал правой ступней, приседал на кривых ногах, хло­ пал рукавицами по полам драного кожушка. — Славно! Славно! — приговаривал он,— Сроду по такому диву не ходил. И скотина почуяла перемену к лучшему. Взволнованный не мень­ ше других, Сагайдак приблизился к Насте, стараясь заглянуть ей в лицо.