Сибирские огни, 1968, №4

Верка Кравченко плохо за тобой смотрит: она ж учителька, по хозяйству не быстрая. — Я теперь обратно холостякую. — Правда? — притворно удивилась Настя. —- А то не знаешь?! Мне, Петя, злость очи закрыла. Разбила в дороге ноги, теперь туфли жмут. Она рассмеялась чему-то и носками, не нагибаясь, сбро­ сила туфли. То большие были, а то жмут. Я уже и постиралась... чтоб Фросе жизнь начинать в чистом.— Она резко откинулась, ватник снова упал, открыв шею, ключицы, грудь под белой полотняной рубахой.— На­ рушила детям праздник, паскуда я, по-другому не скажешь. А они в хату меня звали: пришел Микола; идемте, говорит, мамо, с нами... Идем­ те, мамо... Чудно мне, дети в хате, а я тут... Тут мое место. — Какая ж ты белая! — сказал Сагайдак, поглаживая ее руку.— Як дивчинка! — Невестой была, никто мне такого не говорил!..— шепнула На­ стя.— Другим говорили, а мне нет. Идешь ночью мимо чужой хаты чи за яблонями, за вишенником, и чуешь такие слова, что аж сердце захо­ дится. Боюсь, и Фросе не слыхать этих слов. — Ну и дурная! — с легким сердцем сказал Сагайдак.— Д ума­ ешь,— счетовод, так он и слов красивых не знает. На всем свете никто так Фросю любить не будет, як Шпак. — Ой, правда! — быстро согласилась Настя.— Твоя правда! — И свадьба — веселая, и хата у них — праздничная, на окнах на­ личники белы, ночью издалека видать. —- Нехай им всю жизнь и сытно, и мягко, и тепло будет! — восклик­ нула Настя с суеверной истовостью. Она вдруг потеряла покой, забегала по тесному сараю. Сбросила платок, вынула шпильки из волос, зажала их в губах, тряхнула волосами, будто для того только, чтобы Сагайдак увидел, какие они еще густые,— и уложила их снова. Метнулась в сто­ рону, зацепила прислоненные к стене жерди, опрокинула табурет и, взмахнув платком, чтобы надеть его, нечаянно погасила коптилку.— Я и правда дурная стала: чужим счастьем счастливая. — Фросино счастье — оно и твое. — Правда, Сагайдак,— сказала Настя трезвеющим, гаснущим го­ лосом.— Хоть бы раз ты невпопад сказал: все твоя правда, все твоя.— Сагайдак не видел Насти, но чувствовал, что она стоит рядом, не ше­ велится.— А мне и своего счастья хотелось... — А рудой солдат? — хрипло спросил Сагайдак. Он не спросил бы об этом, глядя Насте в глаза, а в темноте — ре­ шился и почувствовал, как крепко сидит в нем обида. Настя чиркнула спичкой, зажгла фитиль, Подправила его, чтобы лучше видеть Сагайдака — его светлые, недобрые глаза и худые щеки. .— А тут и вся твоя правда, Сагайдак,— сказала она.— Я свое возь­ му, не растеряюсь. Чего молчишь — бей! Меня ударить можно, никто ж и не заступится. — Настя! Настя! — Сагайдак стащил с головы ушанку.— Помолчи! Я соскучился по тебе... — Брешешь ты! Ты меня хуже всех обидел. Ты! Он стоял, опустив голову, свет коптилки подмешал рыжины в его русые волосы, в серое шинельное сукно. Настя удивленно смотрела на него, будто перед ней был не Сагайдак, а рыжий солдат с прострелян­ ной рукой. Эго продолжалось мгновение, потом Сагайдак поднял голову и едва шевельнулся, примеряясь к выходу, Настя выхватила из его рук шапку, заговорила горячо: