Сибирские огни, 1968, №4

чила: ему в актив, а ей в самый пассив. У него сапог солдатский, уже и не держится, а сам он стоющий мужик, только что корня не пустил, умрет и следа не оставит.— Они снова выпили, и Зозулей овладела грусть.— И я без корня. Жинка была при мне, а дети не у нас, у других родились. Один раз понесла и моя, ей в ту пору сорок было, родами и кончилась. И сын мертвый — сын у нас был!— заметил он с достоин­ ством,— и меня одного оставила,— он помолчал. Кряхтел, поскрипывал низким стульчиком сапожник, жестяная вывеска, с намалеванными — коричневым по зеленому — сапогом, туфлей и калошей, скрежетала, ударялась в глинобитную стену.— Глянь, дед Гордиенко с Гребенючихой, як на могиле, топчутся. Вредный старик, и ноги у него кривые, тут и его ботинок есть. Мы с ним, як Ленин умер, в один день, в один час заявле­ ние в партию несли: обоим Сагайдак писал. Вместе шли, Гордиенко до­ шел, взял свое, а меня жена-покойница с дороги вернула, заявление порвала, а тут и Петька на курсы уехал, и писать некому было...— Зо ­ зуля порылся среди обуви, нашел пару тяжелых австрийских ботинок и шепотом попросил: — Ты б оставил в середке гвоздоики, штук пять, чтоб ногу резали, а? — Сапожник поднял на него тяжелый взгляд, и Зозуле стало неловко, но и отступаться от своего не хотелось.— Он и не носил их еще, и не сбивал, а выменял и хочет нашармака ремонт сделать. Вбей ты ему лишних гвоздочков, это не грех, а божеское дело... Гляди, гляди! — оживился Зозуля.— Настя концерт дает; ей и театра не надо, абы народ был. Секретарь райисполкома в каракулевой кубанке поднес Насте ста­ кан самогона, выпил с ней, и Настя поплыла вокруг него в танце, все шире и шире, пока ее не вынесло прямо на делопроизводителя. — А-а-а! — пьяно крикнула Настя, будто только увидела его.— И ты тут, гнида канцелярская! Утром Настя с Фросей, Шпак, Зозуля и Докия Савчук, принарядив­ шись, пошли в ЗАГС. Там их встретил старик делопроизводитель в косо­ воротке, подпоясанный витым шнуром, в темном лоснящемся пиджаке и черных сатиновых нарукавниках — унылый, траурный, будто к нему хо­ дили только за одной нуждой — регистрировать смерти уместных жите­ лей. Старик писал без очков, запрокидывал голову, пальцами поднимал веко, чтобы никто не сомневался, чго и левый его глаз — зрячий. Он от­ казался оформить брак, сказал, что регистрирует только местных жите­ лей, и то не вдруг, не с кондачка. Шпака прошиб пот, он мучительно думал о том, что причина всему — его увечье, только старик не хочет го­ ворить напрямик. Зозуля пытался уломать делопроизводителя, ссылаясь на то, что их село под немцем, и они теперь везде здешние, а иначе им и выхода нет, хоть поворачивай оглобли и гони к Гиглеру свадь­ бу играть; потом Настя ласковым голосом упрашивала старика, сулила ему живую овцу. Он явно заинтересовался: поднял веко, посмотрел на Настю в два глаза и попросил паспорта молодых. А откуда у них йаспорта? — Тебя кто сюда звал? — наступала на него Настя. В ней не осталось и следа утренней робости: перед Настей стоял человек, по милости которого Фрося ляжет в постель со Шпаком не за ­ конной женой, без обряда и казенной регистрации. И свадьба на свадьбу не похожа: топчутся, как неприкаянные, на скрещении деревенских улиц, а жених в паре с обидчиком играет. — Какой черт тебя принес?! — наседала Настя.— Не молчи, бо я скрипку об твою голову разобью. Старик спрятал скрипку за спину. — Боишься! — торжествовала Настя.— Чего пришел: мы ж не лю*