Сибирские огни, 1968, №3

нит меня здесь начальство, и в дезертиры, вроде тебя, запишут.— Он привычно подвинулся к Насте, чтобы она помогла ему вдеть руку в пра­ вый рукав и застегнуть шинель у ворота.— Не плачь, бабонька! Нас те­ перь по Руси, как грибов после дождей; я хорош, а есть и получше. — Стану я об вас плакать!— храбрилась Настя, но скуластенькое лицо выдавали печаль и растерянность.— На вас слез не наберешься. Она крадучись посмотрела на Сагайдака, но он склонился над сто­ лом и копался вилкой в остатках рыбных консервов. Он как будто на­ рочно стушевался. И это рассердило Настю,— она ничего не была ему должна и не стыдилась его. — Горенько ты мое! Рудой черт! — заголосила Настя и, вскинув руки, обняла солдата, тыкаясь носом в его усы и щеки, втеплое,близ-, кое и запахом лицо.— Мука мне, мука с вами... Солдат стоял напуганный ее порывом, ’боль нечаянно ушибленной Настей руки слилась с болью сердца, и здоровая рука не поднялась, чтобы обнять Настю. А она заговорила напевно, заученно, низко кланя­ ясь и сторонясь, открывая солдату дорогу к двери: — Спасибо вам, Иван Петрович! За все спасибо: за любовь,за лас­ ку и за то, что нагодували меня и не бросили одну, и не обидели меня. Нехай вам долгий век будет, и счастье в вашу хату. И жинке, и детям. Солдат протянул руку поднявшемуся из-за стола Сагайдаку. — Мне время. Бывай. Солдат и Настя быстро вышли, разом пригнувшись у порога, будто покидали дом навсегда. Дождь напряженно и ровно стучал в железную крышу, за дверью, словно тоскуя по ушедшей хозяйке, замычала корова. Сагайдак вздрог­ нул от неожиданности и открыл дверь в горницу. В нос ударили запахи подвальной сырости, навоза, сена и карболки. Пеструшка пятнистой грудой лежала на полу, свет лампы отразился в ее глазах тяжелой, кровавой желтизной. Настя не шла. Можно было уже пять раз сбегать по темному дво­ ру от крыльца к воротам, а она не шла, хотя была в сатиновой кофточ­ ке с рукавом до локтей и калошах на босу ногу. «Прощается!.. Может, в клуню забежали...» — подумал Сагайдак с невольной болью, которой он в глубине души стыдился. Он надел куцую шинель, потоптался по кухне, заметил свое смутное отражение в горнице, в зеркальной дверце шкафа, прошел туда и присел на корточки у лениво перекатывавшей жвачку Пеструшки. От ввалившихся боков коровы шло ощутимое и на расстоянии тепло. Хлопнула дверь в кухне, Настя ворвалась в дом с криком: — Ой, горенько! Що ж ты, Сагайдак, делаешь! Там же окна не по- завешаны!.. Она увела его за руку и закрыла дверь в горницу. — Я твоего распрягла, насилу управилась.— Она расстегивала крючки его шинели,— ^ не думай, Петя, утром поедешь. — Не-е, мне пора. Запрягти недолго. Настя щелкнула задвижкой и спиной уперлась в дверь. — Не пущу до свиту. Чуешь, як дождь бьет? — Чую. Нам под эту музыку еще долго чапать. Она вымокла до нитки — влагой отсвечивали скулы, лоб, гибкая шея, мокрыми были волосы и босые ноги, и оттого, верно, Настю бил озноб. — Передохни, Сагайдак,— просила она,— хоть ночь передохни. Хо­ чешь, воды нагрею... а сама в клуню уйду, мне и там по душе, абЬГсвой человек в хате был...