Сибирские огни, 1968, №3

возражения и рассчитывал на него,— Ты для артели — нужный человек. Настя вскинула готовое вспыхнуть лицо,— на а р т е л ь н ы й ее характер нажимал и охальный дед Гордиенко. — Верно говорю.— Он выдержал ее взгляд.— Я так рассчитываю, что в колхозе у вас простые люди делом заправляют, ежели не смогли тебя к месту поставить. — Простые! А ты из панов? — Я ?— Он снова улыбнулся доброй, примирительной улыбкой.— Я в деле башковитый. Это, Настя, при тебе я недоумок, а вернее ска­ зать, по нашему — простой человек. Он не жадничал, не заграбастывал Настю за плечи здоровой рукой, и гоп его сделался терпко-нежным, словно в этом и было их прощание. — Ты намудруешь,— сказала Настя грубо.— Чего меня ставить, я ж не топчан и не колода. — С той поры, как нас в колхозы свели,— серьезно сказал Иван Петрович,— это на первое место вышло: дать человеку дело. На фронте, видишь, пуля всех равняет. Жестокое это дело...— Он как будто решил заговорить о войне, нарушая самому себе положенный запрет, но сразу осекся.— Оттого-то мирная жизнь идет и идет, а войны только бывают.— Он затянулся, выдохнул открытым ртом, и голова его скрылась в клу­ бах дыма.—Мирная жизнь чего требует: время есть — оглядись, кто че­ го стоит, и дай дело по силам. И не то, что по силам, а маленько выше, чтоб человеку взойти хоть на одну ступеньку. — Ты председателем робил? — спросила Настя, оттаивая. — Куда мне, Настя! Я в самых скандальных числюсь. В правление один раз проник, это было. А толку ничут^! Что ни скажу, все вкось, все не в жилу. Ну, и стали мне место пониже мудрить, и в конюха, и в сторожа, и в пастухи, только что к птице не ставили. Им обидеть меня интересно, а не обидишь, никак меня не обидишь... — Почему так? — Должность сама по себе, а я сам по себе. Был бригадиром — добро. Послали в лес, на кордон, телят пасти — обратно годится. Мне урону нет: и земля та же, и лес для всех одинаковый, а гриб и ягода и вовсе чинов не признают, кто взял, к тому и присохли. Мне нет урону,— повторил он,— а делу невыгода. И детям хуже, им в школу пять верст бежать из-за меня. И лесом, и лугом, и Окой. Хорошо, когда Ока льдом станет, а то на лодке, по шуге. — Жили бы отдельно от тебя, в деревне. — Не хочет,—сказдл он с достоинством.— Первым делом супруга не хочет. — Боится, самогонкой зальешься! Перед ней сидел какой-то новый, озабоченный Иван Петрович,— такого она и угадать не могла. Но именно теперь, когда им осталась только спокойная грусть расставания, Насте захотелось сесть рядом с ним, увидеть близко широкое пористое лицо, ласковые глаза под рыжи­ ми мохнатыми бровями. — Жалеет она меня,— сказал солдат.— Мужик никогда так жалеть не станет, мужик слаб, у него и жалость хитрая, жестокая. Теперь она наши дела одна вершит: и в стаде, и по дому. — Абы была работа, чтоб не мучиться на шляху! — Впервые не по сердцу пришлись ей похвалы чужой, далекой бабе. — Работы хватает,— осторожно сказал солдат, стараясь понять ее переменчивое настроение. А ее так и подмывало пройтись по кухне, разогнув спину, сбить с Ивана Петровича притворное равнодушие, чтоб он перестал нахвали