Сибирские огни, 1968, №3

Он положил руку на еещлечо, надавил, озоруя, и, почувствовав по­ корность Насти, прихватил ее за~ спину, всю, жадно и уверенно, будто сызмальства он и управлялся со всем одной рукой. Он прижал Настю к себе, гладил ее, не-ослабляя тисков, боясь, что она извернется, уйдет. — Ты ж калека, а тоже туда,— шепнула Настя стыдливо.— Силком меня не возьмешь... и не надейся. — Верно... верно, бабонька,— притворно покорствовал он.— Не сла­ дить мне с тобой... Настя сползла в сено и помогла солдату бережно и просто, как это могла сделать только добрая и чистая женщина. XX Они нужны были друг другу на те недолгие дни, которые им отпус­ тила война. Настя знала, что дороги их разойдутся, и держалась при солдате не любовью, а бабьей жалостью, тоской и уже напрасным чув­ ством благодарности. Он с рассветом убегал в госпиталь, опасаясь, не идет ли погрузка, и возвращался довольный, с хлебрм под мышкой, с банкой консервов и колотым сахаром в кармане. В первый вечер Настя раздобыла самогону, чтоб не остаться в долгу за Пеструшку, а боль­ ше они о ©ине не заговаривали; ему и без вина было интересно с На ­ стей, и это не переставало удивлять ее. Скоро они знали друг о друге все, и то, что жизнь каждого из них была обыкновенная, ничем особым не примечательная,— у солдата была жена, два сына и дочь в Мещер­ ской стороне, на лесном кордоне,— тоже сблизило их. Фросю Иван Пет­ рович осудил не с порога, не так, чтоб польстить Насте; он долго до­ прашивал ее, полагая, что она сама набаловала — по безотцовщине — дочку, и теперь поздно пенять. О жене и о своем доме он рассказывал без особых похвал и без хулы. Они жили, перебиваясь в военной нужде, где-то за зеленой, сь!той поймой Оки, они существовали как эти быст­ рые облака в распогодившемся небе, как хмельные и горькие запахи осин и кленов в канун белого зимнего небытия, и он жил для них, и руки его — здоровая и раненая — тоже для них, а не для Насти. Только об одном не желал толковать Иван Петрович — о войне. Стоило Насте заикнуться о фронте, как он прерывал ее, тряс круглой, в коричневатом, пегом волосе, головой и приговаривал: — Не трожь, ну ее к лешему, не трожь ты ее, не интере-есно!.. Мо­ жет, по второму разу когда пойду, разохочусь, уразумею, какая она. — Пойдешь?! — дивилась Настя.— А рука? — Рука при мне. Я не то, что стрелять, косой махать еще буду. — Силком пошлют, не бреши ты мне,— Задумчиво говорила На ­ стя.— Сам не пошел бы. —- Не обо мне разговор — Россию воевать присилили; на долгую войну повернуло, в сторонке тоже не отлежишься. Как-то сидя на корточках у подсыхавшего уже после ящурных язв вымени Пеструшки, солдат повернул к Насте желтоватое, в крупных веснушках лицо и сказал: — Пропадешь ты одна, бабонька. Обидят тебя! — Нехай попробуют! Кто меня обидит? — Любой. В войну бабу обидеть,— легче чем борозду пройти: и худой конь совладает. От кого тебе защита? Воротилась бы ты к своим. Об этом Настя и слушать -це хотела. Она принималась с такой страстью ругать чужих, незнакомых Ивану Петровичу людей, что он с ласковым изумлением смотрел в ее пылающее скуластое лицо.