Сибирские огни, 1968, №3

всей деревней, убила ее. Да, убила! Настя и ужаснулась и, вместе с тем, со сладостным, тиранящим чувством приняла эту мысль, поверила, что это истинная правда — дочь убила ее, убила расчетливо, жестоко, как не мог бы убить никто,— ни зверевший в хмелю отец Фроси, ни бешеная Ганна, ни бессердечный Сагайдак. Она умирала, и все самое худшее оказывалось закономерным, неотвратимым: близкая гибель Пеструшки, перелившийся в молчаливую злобу страх Косовых, дом с оборванными проводами, с разбитым зеркалом в створке городского шкафа, глухая непогода. Она убита, и все вокруг умирает... Зазы'бился свет, стал исподволь, с мучительной неторопливостью ле­ пить чужой мир вокруг Насти, клубиться на стыке грязных стен и по­ толка, потек вниз по рваным нечистым обоям, к железной спинке кро­ вати, к облупившемуся, замусоренному полу, к распахнутой на кухню двери. Пришло утро, но озябшее тело Насти и ее изболевшееся сердце не обрели покоя. Виски и затылок разламывала боль, в мозгу билась единственная мысль — даже не мысль, а крик, ужасное, запоздалое от­ крытие— убила! убила! Она долго возилась в хлеву, подвязала Пеструшку под брюхо вожжами и шлеей к балке, грела воду, обмывала вымя и морду с гноив­ шимися глазами. Сквозь пелену дождя видела, как суетится Параня, снаряжая в дорогу воз, как носится по двору в калошах, в мужнем, под­ поясанном веревкой пальто, смазывает дегтем ступицы и оси, увязывает вещи, прихватив и хозяйское жестяное корыто, и брошенный в подполе пятиведерный бочонок. Ничего старушечьего не было в осевшей, будто из сырой глины слепленной фигуре Парани: а была сила, решимость, которым молча подчинилось все — и семилетний внук, и кони, и невест­ ка, и сама Настя, смотревшая на нее без осуждения. Каждый думает о себе, так повелось испокон века, и не ей переменять это. Петька Сагай-. дак с молодых лет задумал попеременять жизнь, а что вышло? Сам счастья и языком не лизнул, и людям его не дал. Отца с матерью голо­ дом, правдой своей юродивой убил, а теперь, без легкого, под немецкие пули пошел. В чем его счастье было за долгую жизнь? Да ни в чем не было его, разве только то, что они с Ковалем хозяйством гордились, что чужие люди- стали жить лучше, а у него как была порожняя хата, так и сгорела, вместе с тоненькими книжками и тетрадями. Может, Петьке и все равно, где жить, где умирать, а у Парани внук, и добра полный воз,— трое работящих мужиков в доме жили,— ей надо, надо ехать. — Едешь? — только и спросила Настя. — Надо, место надо шукать,— сказала старуха,— Тут як на клад­ бище. Она готовилась к ссоре, ждала ее, втянув и без того короткую шею в плечи. — Самое время,— согласилась Настя. Серые глаза бесстрастно скользнули по бесформенной груди Парани под распахнувшимся пальто, по тяжелому, будто водянкой вздутому животу и голым, в узлах вен но­ гам.— Трогай, бо все места, где получше, поразбирают и сядешь маком. Параня напряженно заморгала, не доверяя Настиной кротости. От холода и торопливых приготовлений, в которых почти не участвовала не­ вестка, лицо Парани посвежело, деловито ожесточилось, щеки пятнами тронул румянец. — Ты б повернула в колхоз, Настя,— сказала она великодушно.— Сдохнет Пеструшка, кому ты нужная будешь: люди не пожалеют, сыто­ му подадут, а на голодного собак пустят. — Добре ты людей знаешь, Параня! Ты по людям— профессор! — сказала Настя, всходя на крыльцо.