Сибирские огни, 1968, №3

вместе с ней. И угадав это, Параня стала бояться Насти, приглядывать за ней, а на ночь придвинула свой лежак к порогу, чтобы быть начеку, если Настя скрипнет дверью. Стоны и мычание Пеструшки подняли Настю после полуночи. Она проскользнула мимо хрипло дышавшей Парани в сенцы и, пригнувшись под косым напористым дождем, побежала к хлеву. При свете лучины го­ рестно оглядывала Пеструшку, совала ей сено, и привялую траву, и яч­ менные зерна на ладони, но Пеструшка не брала. Захватила было изъязвленными губами серый кристалл соли и выронила его в мокрое от ящурных слюней сено. Пахло дегтем,— Настя смазала им пышущее не­ привычным жаром вымя Пеструшки,— в глубине хлева дышали, пересту­ пая, отъевшиеся, отдохнувшие кони. Огонь лучины высекал из темноты ответный красноватый блеск их глаз, словно и они не доверяли Насте и враждебно следили за ней. Потерянно бредя обратно, Настя заметила, что на крыльце мелькну­ ло что-то серое, будто там неслышно отряхнули мешок из-под муки, сквозь шум дождя ей почудился скрип двери. Она бросилась через двор, хотела настигнуть Параню раньше, чем та уляжется, но не успела: ста- руха вытянулась на лежаке, укрытая по пояс, дышала ровно и глубоко. Настя чиркнула спичкой, осветила землистое, мокрое с улицы лицо Па ­ рани, седые, прибитые дождем космы, рыхлую, сбившуюся на сторону грудь, под серым полотном рубахи. — Спишь?! Настя поднесла догоравшую спичку к носу Парани. Глаза под тя­ желыми веками казались мертвыми, лицо старухи хранило кладбищен­ скую неподвижность, пока над ним не сомкнулась тьма. Настя пошла в горницу, загремев жестяным корытом, в котором с вечера купали Пара- ниного внука. Стащила холодные, надетые на босу нбгу сапоги, легла навзничь в чужую кровать —«а жесткую, прикрытую сеном сетку,— идо далекого рассвета не смежала глаз. В жизни Насти было много полных непроглядной тьмы ночей. Нуж­ да и горе обступали ее в ночной сутеми, давили до закушенных в стоне губ. Но приближалось утро, свет размывал слюдяно-темное оконце, се­ рым дымком струился под занавеску, окуривал бальзамины на подокон­ нике, обозначал все вокруг, возвращая изнемогшей от мыслей Насте дневной мир. Ом был таков, каким был, скудный и единственный ее мир: голубоватые от подмешанной синьки стены, пол в сухой затвердевшей глине, обливные миски на полке, ведро, накрытое фанеркой, огрубевшая ступня Фроси, торчавшая с печи. Поле ее пожизненной, будничной войны с каждой минутой открывалось отчетливее, зримее, и еще не родилось утро, которое застигло бы Настю врасплох. Нахальная, бесстыжая в глазах людей, она шла напролом, предупреждая насмешки, держа на­ готове когти даже и тогда, когда все могло обойтись и ладом, без крика. И в этот раз, сложив на груди под пальто руки, сердцем чуя, что Косовы уйдут и ей суждено остаться одной, она ждала, как спасения, утра, с его жестокой трезвостью и спасительной необходимостью дей­ ствовать. Глухой ночи не было конца; сырая тьма приглушала звуки, заряды дождя сотрясали стены и окна, и железную кровлю дома. Храпела Пара ­ ня, на печи металась неспокойная и во сне Шурка, иод кроватью скреб­ лись мыши, и все это было безразлично Насте, как и скрип наружной, не запертой ею двери. Если бы она могла услышать в чужом доме тихое дыхание дочери, такое неслышное, что Настя, бывало, схватывалась сре­ ди ночи и бежала к ней,— она и не прилегла бы всю долгую ночь, и ни­ чего ей больше не нужно было бы от судьбы. Но Фрося предала её перед