Сибирские огни, 1968, №3

ем.— Никто нам тут рельсов не положит и вагонов не пришлет. По­ стоим. — А як же немец, Пилип Степанович? — спросил Хемич. — Он стоять не станет,— охотно ответил Гордиенко.— Ему ящур — апч-хи! — танки не только что ящуром, они и грыжей не болеют. — То-то и оно... — И зима наперерез идет,— прикидывал дед.— Даст еще с месяц льготы, а там ударит. Верно, ударит? — Ударит,— подтвердил Хомич. — И чего там Зозуля крутится? — пренебрежительно спрашивал Гордиенко у каждого из подъезжавших пастухов. — Худобу смотрит. Он же заместо ветеринара. — А-а-а!— словно вспоминал дед и кривил нагловатое л иц о .у Вер­ но, ему теперь нагрузка, только он мало что в этом кумекает.— Дед при­ творно вздыхал,— Он и шорник, правду сказать, никудышный. Одно в нем хорошо.— Зозуля и гривенника чужого в карман не положит. Ска­ редный, а честный... Руки у меня зябнут,— он растирал влажные от мороси руки,— тоже, видать, к зиме.— Пастухи помалкивали.— Кури и ты, Степан,— угощал дед некурящего Горовенко.— Приучайся. Нам бы на юг повернуть, к теплым землям. Не рассчитали наши политики; и Коваль задачи не осилил, все планировал к осени войну кончить, и Са­ гайдак не вытянул. Он в политике сяк-так, а географии не знает, он а карты не прочтет, и чужих земель не повидал. Слабак!.. XVII Так и тянулось бы время до самой темноты: в разброде, в топоте скачущих от гуртов пастухов, в причитаниях, в детском плаче, в тихом, пришибленном говоре одних и каменной молчаливости Других, в разъ­ едающих глаза дымах костров, разведенных под возами, но случай по­ вернул все по другому. С того дня, как нашелся Илья, перед Дашей Косовой неотступно стоял образ мертвого мужа. Всему, чем она жила до этой поры, пришел конец. Оцепеневший, словно схваченный судорогой мозг и не пытался заглянуть в будущее. Ее потряхивало на возу, рядом с Шуркой и не­ любимой свекровью, скрипучий, валкий воз двигался посреди нескончае­ мого, захлестнувшего страну потока, в котором безнадежно смешались жизнь и смерть, добро и зло, тысячные стада, табуны, ничем не разли­ чимые на взгляд Даши. Дорога не сразу растормошила ее; Даша пере­ шла к деду, стала ходить за ним, как за родным отцом, полюбила бес­ сонные ночи в степи, при гуртах. И постепенно из недоброго хаоса стал выделяться ее собственный, обозримый мир. У него были свои границы и свои краски, свои шорохи, ночные шаги, призывы, тревожные, как неурочный крик желны, теплые и в холода звуки спящего табора. И ни­ кто, ни люди, ни животные,— ни словом, ни взлядом, ни настороженным изгибом шеи,— не говорил Даше, что она чужая, что не она принимала ' телят, из которых выросли эти коровы,— в дороге, в походе военной поры все ощущалось общим. Жили впритык, воз к возу, и все добро, какое было при них, катило вместе с ними на возах. Потаенный, сложный деревен­ ский мир вдруг упростился, и Даша прочно входила в эту общую жизнь. И — в считанные часы все стало рушиться. Пропал Илья, ушел от нее обманом, увел лошадь, бросил и без того исстрадавшуюся мать. Взяли Сагайдака, сердце подсказывало Даше, что взяли его навсегда. Хорошие люди встали друг против друга, как враги. А потом — ящур, и