Сибирские огни, 1968, №3

озябнув в одной сорочке.— Уже он белый свет повидал, ему все нипочем. Не порть хлопца! — А ты не учи! — Она рванулась к Сагайдаку, вобрав голову в пле­ чи, как ночная, хмурая птица.— Ты партийных учи, Верку свою, а я тебя •не выбирала. — Гриша просил приглянуть за сыном, чтоб за материнскую юбку не прятался. — Ты воспитаешь! Кобеля ты воспитаешь! Люди добрые! — закри­ чала Ганна, всплеснув руками, жалуясь спящей деревне на несправедли­ вость жизни.— Еще над Семеном могилы нет, еще, может, висит он ча гордиенковской груше и вороны очи ему повыклевали, а они, паскуды, в школе... тьфу... тьфу! Сагайдак зажмурил глаза, но и сквозь горевшие огнем веки, сквозь двери и стены видел Веру, без кровинки в лице, в длинной рубахе, с упавшими на плечи волосами. — Бьешь! — простонал он.— Бей, Ганна, насмерть бей! -— Ты кто такой?! — не унималась она в слепой бессмысленной яро­ сти.— Кто тебя над колхозом поставил? Желтизна разлилась по лицу Сагайдака, будто этот разговор и в са­ мом деле стоил ему жизни, и он уже не тот, каким был еще этой ночью, когда, проснувшись, счастливо прислушивался в темноте к дыханию Веры. — Мне Гриша дела сдал.— Он пригладил ладонью короткие волосы. — А если бы Коваль мне сдал дела, то и я, выходит, над вами го­ ловой стала бы? — Меня люди в правление выбрали. — Правленцев як собак, а голова один! Отмени наряд! Ты анархии не строй. Шпак выписал наряд, так и будет.— Он повернул к крыльцу, потом оглянулся, точно боясь, что Ганна ударит в спину или поднимет криком деревню.— Я и сам еду. Не трусись ты за Илью, чуешь, Ганна, прошу тебя. Он вернулся в сени. Здесь уже прибрано — сено под рядном сдви­ нуто к стене — одному лечь и то узко,— вместо подушки темнеет ватник Сагайдака. Вера неслышно проскользнула в сени., — Ну?.. Что Ганна? — Она дверями грюкнула и меня шумнула,— небрежно сказал Са­ гайдак.— А в хату не заходила. Распустила квочка крыла над Илюшей, совсем хлопца испортит. — Ой, мамо моя, як же я напугалась! — Голос Веры снова звучал певуче, полной мерой счастья, и, услышав его, никто не сказал бы, что в сенях против Сагайдака стоит сутулая, угловатая женшина, с поблек­ шим лицом и сухими, нервными, словно никогда не целованными губами. И Сагайдак видел ее в таинственном, все еще сумеречном свете сеней не мужеподобной, а прекрасной, стыдливой, какой запомнили ее неуме­ лые его руки, его губы, нерешительные и еще не знающие своей силы. Этой ночью его тело, такое обыкновенное, никогда не занимавшее Сагайдака, а временами несуразное и постылое, получило отдельную, таинственную жизнь; оказалось, что все в нем имеет свой скрытый смысл, все обрело прекрасную силу, взявшую верх над быстрыми, мягкими ру­ ками женщины, над ее шероховатыми, пульсирующими губами: Вчера Кравченки долго ждали его с ужином, радуясь выпавшему на их долю недолгому уюту. Он пришел поздно. Августовский вечер погрузил дома и усадьбы в непроглядную тьму. Сагайдак брел, тычась в заборы, дове­ ряясь не глазам, а чутью деревенского жителя. Отыскав школу, он сна­ чала по ошибке забрел в класс, потолкался там среди парт, зажег спичку