Сибирские огни, 1968, №3

другого по спине, обмениваясь краткими, но горячими фразами, а боль­ ш е— словами и междометиями. — Наконец-то догадался, чертушко, с повинной... — Не считаю это «повинной», Алексеюшка... Просто — отчет! — Раньше надо было... Сразу же! Вилла была полна покоем и уютом, хотя Шаляпин сразу же нарушил’ тишину ее своими громоподобными прокашливаниями, приветственными возгласами по адресу всех, кого там нашел — Марии Федоровны, Гусе­ ва, Буренина и даже Пепито, которого называл уже «старым знакомцем». — Пе-пи-то!' Пе-пи-то! Красавец мой! А р т и с т среди / пернатых мира! Надеюсь, ты не повторял, не заучивал той чуши, которую обру­ шивали на голову твоего бедного друга разные злые люди! Горький, нежно любивший Пепито, защищал его от подозрений. — Пепито привык запоминать только то, что он слышит от меня... А от меня он, понятно, не мог услышать ничего злого или хотя бы прос­ то обидного для тебя, Федор! — А ну, проверим, проверим! — смешливо громыхал Шаляпин.— Пепито, верно ли то, что говорит наш общий друг?.. Твой хозяин! Попугай, около двух лет не видавший Шаляпина, все-таки, вероят- ло, узнал его, и, перелетев к нему на плечо с плеча Горького, любимого места своего, прокричал как всегда, чуть хрипловато, но весело: — Проверим... Проверим... Проверим... Под вечер начался большой праздник песни и музыки. Мастерский аккомпанемент Евгеньича, за прошедшие годы еще больше отточившего свое искусство пианиста, расширившего репертуар свой — подзадоривал и Федора Ивановича к щедрости в пении. Огромное августовское солнце как-то особенно неторопливо, как бы не спеша расстаться с жрецами, «служителями Аполлона» — как еще греки нарекли людей искусства — клонилось к сверкающему горизонту, в сторону Испании и Марокко. Исполнены бьци все известные гимны солнцу, включая народные неаполитанские канцоны, Пронизанные солнцепоклонничеством. Не удержался Федор Иванович и на этот раз от «коленца». На зна­ менитую, широко распространенную мелодию «О, соле мио!»— («О, мое солнце!»)— он смело и уверенно повел такую, дерзостную импро­ визацию, что все невольно переглянулись в изумлении, даже продол­ жавший добросовестно аккомпанировать ему Евгеньич. О, наше солнце! Наш успокоитель! , И жизнедавец, и утешитель... О, величавое солнце наше!.. К ак ярко светит солнце после бури! В час примирения, возрож денья дружбы , в час пониманья родственного сердца, когда и у сердца — возникают глаза и раскрываю тся — солнцу навстречу! Запетые, затасканные слова канцоны — слегка обновленные — за ­ сверкали новым смыслом, осветились новым свечением... Смысл импровизации этой был ясен всем. У Алексея Максимовича мелькнула даже мысль — не подготовил ли друг Федор эти хватающие за сердце слова заблаговременно, по дороге на Капри, на пароходр или в поезде, где-то... Может быть, даже еще при выезде из России. Но разве имело это какое-то значение? Дружба была спасена...