Сибирские огни, 1968, №3
А что, Федя, мысль не такая уж плохая,— улыбался Алексей Максимович.— Только уж лучше арию Пимена, тогда и меня зависть проберем Единственная писательская ария во всей истории русской оперы! — И чуть подделываясь под Шаляпина, сам пробовал: Еще одно, последнее сказанье — И летопись окончена моя... Но вот Шаляпин уведомил, что он самолично едет на Капри. Просил уточнить — застанет ли на месте Горького. Алексей Максимович еще и до приезда Шаляпина знал из надежно го источника, как обстояло в действительности дело со злополучным «коленопреклонением». На Капри, после очень долгого перерыва, как раз гостил один из немногих людей, кому Горький безоговорочно доверял кристальной честности и справедливости «Евгеньич», Николай Евгенье вич Буренин. Он отбыл год в петербургской тюрьме, но благодаря высоким свя зям сестры, вышедшей замуж за придворного флигель-адъютанта, и ма тери, хорошо знакомой с одним влиятельным министром, выпущен был на волю. Не сразу, однако, удалось ему получить право быезда за гра ницу, и вот — только спустя четыре года, снова свиделись преданные друзья-товарищи по п о е з д е в Америку: легендарный боевик «Герман» и не менее легендарный «Буревестник»! Одним из первых же к нему вопросов — о политических новостях, «злобах дня», как тогда говорили,— задал Горький и вопрос о Шаля- гшне: — Сбит я с толку, Евгеньич, растерялся, вроде, даже... Федор пи шет без малейшего смущения о желании своем со мной свидеться, как ни в чем не бывало! А слухов вокруг него накрутилось будто паутины вокруг шмеля, который к большому пауку в тенета угодил невзначай... Буренин погладил свою «николаевскую» бородку, которая, как рас сказывал он, смеясь, служила ему неплохую службу и в тюрьме. Сход ство с царем у него было так велико, что один ревностный надзиратель даже так и обратился к нему однажды: «Прошу прощения, ваше импе раторское величество...» Происшествие с Шаляпиным Буренин расценивал по-особенному, по-своему: — Федор Иванович накопил уже порядочно врагов... Имеется их немало и в кругах придворных, дворцовых, и в кругах артистических, и даже в кругах демократических, для которых он становится чем-то вро де «яблока раздора»! Он как бы между двух огней: дирекция театров требует своего, но возникла и такого рода «повинность» — чуть ли не каждую неделю — петь «на благотворительность», в студенческих, вся ких общественных концертах. Вынужден и отказывать иногда... ^ — Он и «на политику» певал, когда-то,— проворчал Горький.— Су щественно поддерживал кассу партии... Очень даже! — Было два или три случая, когда по просьбе Красина мне уда лось втянуть твоего прославленного дружка в замаскированные концер ты для нашей боевой кассы,— подтвердил Евгеньич.— Согласился; хотя и с явной оглядкой в твою сторону. Видно, опасается твое уважение и дружбу потерять. Трудно от него, конечно, чего-то ждать и требовать... В какой-то мере он все же чуть-чуть «анархист»... — Талант, прежде всего! — сказал Горький.— Больше того — гений! Ни в том, ни в другом он не повинен... На большой дороге не грабил, чужой труд не эксплуатировал...
Made with FlippingBook
RkJQdWJsaXNoZXIy MTY3OTQ2