Сибирские огни, 1968, №3

сти переписку, что Горький волей-неволей вынужден был отвечать на поставленные вопросы и быть в какой-то степени откро­ венным. Но это писателе надоедало. И он заметил как-то: «Надоело мне вспоминать о прошлом; каждый раз, принимаясь за это, точно у з­ кий сапог надеваешь: сапог-то хотя и сов­ сем изношен, а все ногу жмет». К тому же, когда пришла известность, и ловкие газетчики стали ловить каждое слово Максима Горького, чтобы создать шумиху, он начал бояться и своей славы, и корреспондентов. Стал еще больше скры­ вать свои замыслы. Приступая, например, к работе над пьесой «На дне», он просил Станиславского не сообщать об этом газет­ чикам, и тут же ругался в их адрес: «чтоб им онеметь, чтоб у них руки отсохли...». Вот потому-то особенно ценны для нас те из горьковских писем, в которых он хоть в нескольких строках рассказывает о своих творческих мечтах, замыслах, планах И пусть такие исповеди скупы, немногослов­ ны, они для нас — один из источников по­ знания творческих исканий великого ху­ дожника. Юность — пора дерзаний, та пора, ког­ да человек в мечтах сдвигает горы, пере­ мещает моря, покоряет звездные океаны. В юности он и работает, не уставая,— це­ лыми сутками напролет. Но ирония жизни такова: именно в молодые-то годы писатель часто не может отдать все силы, все свое время только творчеству. Газетная поден­ щина выкрала несколько лет у юного Ан­ тона Чехова, разменяв ценное время и силы его на грошевые заметки в парши­ веньких и скороспелых журнальчиках; мо­ лодой Короленко в глухой якутской дерев­ не тачал сапоги; Достоевский — отмеривал шагами двор каторжной тюрьмы, а потом несколько лет тянул солдатскую лямку. А Успенский, Помяловский, Некрасов, Се­ рафимович, Маяковский? Не миновал злого рока и Максим Горький. И кто знает, сколько времени и сил было разбросано по мелочам, растрачено, потеряно; сколько по­ гибло замыслов и аланов... Всю жизнь мечтал он только об од­ ном — о покое. Покое для работы. В пись­ мах к друзьям, близким, знакомым и осо­ бенно к жене слово «покой» у него — слов­ но заклинание. «Я работаю, пишу большую по значе­ нию вещь... Очень нуждаюсь в абсолютном покое». «Для работы необходим покой, а я имею его все меньше». «Ж елал бы одно­ го: покоя для работы, и за этот покой готов платить какую угодно цену». «...Я охраняю отнюдь не личный покой свой и свои удобства, а лишь дорожу условиями наибольшей работоспособности». Но, увы, покой маячил лишь в несбыточ­ ных мечтах. Его не было ни в юные годы, ни в зрелые. Желанного покоя не обрел он и в преклонные лета. Нижний Новгород... Ему, уже известно­ му писателю, 28 лет. Он сидит, склонив­ шись за своим рабочим столом. В кухне — полицейский; на крыльце — другой; на улице — третий. Если Алексей Пешков хо­ чет пройтись — можно. Но только.... в со­ провождении жандарма. Таков «покой», та­ кова «рабочая обстановка». Правда, за год до этого полиция так не досаждала, но... было другое: «Как я живу? Без денег... Отопляем квартиру народом. Соберем человек д в а­ дцать, они надышат, ну и — тепло». А попав в мае 1898 года 'в тифлисскую тюрьму, он пишет жене из камеры-одиноч­ ки о том, что достал бумагу, чернила и принялся за работу. Это — «покой». И в то же время голову переполняли замыслы, теснились сцены, сюжеты. Все это властно просилось на бумагу! Когда же появился достаток, то и он не дал Горькому желанного «покоя». Знако­ мые и незнакомые засыпали просьбами, ло­ вили на каждом шагу. А самое тяжелое — по 50—60 писем ежедневно! «Вчера получил 49 писем, сегодня 62. Тяжело. Во сне вижу зеленых мух вели­ чиною с комнатную собаку»,— пишет он Груздеву из Сорренто. И он торопился ответить на каждое письмо. Отвечал пионерам, матерям, писа­ телям, общественным организациям, гра­ фоманам, редакторам и просто любопытным. Девиз один: никого не обидеть. К нему являлись по всякому поводу и без повода — просто поглазеть на знаме­ нитость. Из Нижнего Новгорода он жалует­ ся Пятницкому в августе 1903 года: «У нас идет какое-то коловращение лю­ дей. В день приходит штук по 30 двуногих просить денег, пробовать голоса, смотреть на Шаляпина. Он желает повеситься, мне — плюнуть некогда. Сочиняю рассказ. Чувствую, что не сочиню при такой суете сует». * На имени его тунеядцы и прожектеры ж аждали нажиться. Один из родственни­ ков убеждал: давай, мол, организуем в Нижнем Новгороде бюро похоронных про­ цессий; в городе тобой интересуются, и ес­ ли на вывеске выставить имя Горького, то «мы покойников получим»... Целые толпы самозванных «родственников» осаждали его. А как-то пришла одна дама и заявила писателю: — Я ваша дочь! Тот спрашивает: — Почему? — А вот,— отвечает,— в 1903 году вы принимали участие в разводе моей матери с ее мужем, так, очевидно, была у вас лич­ ная заинтересованность... i И бедный писатель вынужден был тер­ пеливо разъяснять «дочери», что он к «де­ лу» не причастен, так как и от места-то действия был за несколько тысяч километ­ ров! И потому так болезненно Горький меч­ тал об одиночестве: «Хотелось бы сидеть