Сибирские огни, 1968, №3

Как хочется ему, чтоб слух оказался правдой! Не успокоившись, через месяц снова напоминает Груздеву: «Нет, Вы представьте бывшего цензора, который на пожаре действует брандспой­ том! Это анекдот российский. Жалко будет, если мне наврали». И как знать: окажись все это правдой, то, может быть, цензор-пожарник был бы «уве,ковечен» еврею жертвой — художником слова! Странно, почему же Горький не мог взять эту легенду, «додумать» ее, разрабо­ тать на основе своей богатой фантазии? Мог. Но — не захотел. Ведь жизненный факт нужен ему 0ыл не как «отправная точка», стимул к созданию рассказа или повести. В действительной жизни, а не в выдумке видел он материал, йочву для зерна. От жизни — зародыш замысла; в ней — и зрелый колос... И жизнь шедро отплачивала своему сы­ ну, одаряла его «гейзерами материала», а порою дарила два-три эпизода, ярких и неповторимых. Бывало, небольшой, к аза­ лось бы, совсем пустяшный случай разви­ вался у писателя в художественную сцену. Как-то Илья Груздев, попав на клад­ бище, остановился перед любопытной над­ писью. На кресте, под которым «покоится прах Екатерины Васильевны Сидоровой», нацарапано было карандайюм: К атя встань* Помоги. Я устал* С и д о р о в . Об этом Груздев случайно, между про­ чим, упомянул в одном из писем Горькому. В творческом же сознании Алексея Макси­ мовича моментально родилась сцена — рас­ сказ-миниатюра: «Очень тронул меня тихий вопль Сидоро­ ва,— сообщает он в ответном письме Груз­ деву.— Вижу гниленький, туманный вечер на кладбише и мокрого, очень затрепанного человека с измятой душой, в измятом пальтишке, вижу, как он пишет на кресте: «Катя — встань!», и ломается карандаш , по­ тому что дрожит рука. Подписался он — правильно! Это он, наверное, для того, что­ бы иронические люди не вообразили, что Катю будит не он, Сидоров, законный соб­ ственник тоски по ней, а какой-нибудь Суетнов. Жизнь ему, Сидорову, не удалась, а троестишие удалось отлично». Сколько таких учтенных и не учтенных исследователями сцен и фактов вошло в его произведения? Когда же он, прочиты­ вая анкету, остановился перед вопросом: «Часто ли прототипом действующих лиц являются для Вас живые люди?», то отве­ тил: «Почти всегда» Он сидел, облокотившись на край сто­ ла; подбородок уперся в к у л аки— любимая поза. Хмурил брови, поглаживал усы. Ти­ хо, задумчиво рассказывал случаи из сво­ ей жизни. Хотя тон был несколько одно­ образный, голос тягучий, но друзья, что собрались в кабинете писателя, сидели не шелохнувшись. Перед ними проплывали волжские берега; вереницы крючников сно­ вали на пристанях, бродили толпы тряпич­ ников, босяков, обглоданного, в обнимку с голодом живущего люда... Иногда Горький приподнимал голову и, осмотрев слушателей, обращался к ним со своим любимым словом-вопросом: «Пони­ маете?» И тут же, отбросив сползающие на глаза длинные волосы, продолжал рассказ. Д а, Максим Горький любил рассказы­ вать. Он рассказывал Ленину о Нижнем Новгороде, о своем детстве, и тот совето­ вал обо всем этом написать. Говорил о сво­ их скитаниях очень просто, но поразитель­ но ярко. Кое-кто из друзей обратил внимание на нечто странное и, как казалось, необъясни­ мое: одни и те же случаи, сцены в расска­ зах Алексея Максимовича выглядели к аж ­ дый раз по-новому, с другой окраской, с несколько измененным сюжетом. И то, и — нё то. Почему так получалось? Знакомый писателя А. Н. Серебров правильно под­ метил: в этих вариациях Горький как бы выбирал, примерял материал для своих бу­ дущих произведений. Устные рассказы в какой-то мере органически входили впо­ следствии в его произведения. «Составляется ли предварительный план и как он меняется?» На этот вопрос анкеты Горький отве­ тил: «Плана никогда не делаю, план соз­ дается сам собою в процессе работы, его вырабатывают сами герои». Он считал, что подсказывать действую­ щим лицам, как они должны поступать, автору не следует: за него это сделает жизнь. Правда, иногда в письмах его мель­ кали фразы, вроде такой: «Составил план романа «Павел Власов». Но то, что Горь­ кий называл в этом случае «планом», был не план, а з а м ы с е л , да и то в самых общих его чертах. Случалось так, что в про­ цессе работы замысел дополнялся, разви­ вался, принимал завершенную форму. Жизнь виделась ему уже не в отдельных картинах, мелькающих эпизодах, а в боль­ шом масштабном полотне. Своими замыслами писатель делился с друзьями очень редко. Просмотрите письма Горького в последних томах собрания его сочинений, и вы убедитесь, как мало рас­ сказывал он о своих творческих намерениях. Только некоторых, да и то из самых близ­ ких людей, вводил он иногда в тайники своих мыслей. А чаше всего — односложные фразы: «Во всю силу пишу «Шпиона» — очень занимает меня сей рассказ», «Рабо­ т аю — как тысяча чертей. Спина болит, во­ лосы лезут, ослеп», «Работается живо, спо­ ро, кажется, недурно» и т. д. Правда, И. Груздев так ухитрялся ве