Сибирские огни, 1968, №3

ловека, не имеющего, однако, «а сей счет готовых прописей и мучителыно ищущего выхода не только для себя, но и для сына, и Екатерины Павловны — глубоко уваж ае мого и по-прежнему очень дорогого ему че ловека. Может быть, самое привлекательное в характере Горького,— как он выступает в переписке,— это глубоко личное восприятие всего, что делается в мире, когда каждое социальное или политическое событие вос принимается так, будто оно происходит в собственном доме. У него причудливо 'п е реплетаются рассуждения о частном, сугубо личном, бытовом, семейном, с большим — эпохальным, политически значимым. Не случайно замечает он: «...бытом командует политика, а о н а— премьерша, гранддама всех драм жизни...» (X, кн. -2, 424). Характерна для Горького удивительная способность детали частной жизни ставить в план мирового процесса. Заметив неко торое безразличие своего сына Максима — человека многосторонне д арови того— к своему будущему, он осмысливает это как черту, свойственную современной молоде жи, как проявление инфантильности всего поколения. Впрочем он готов признаться в своей некомпетентности: «Не понимаем мы молодежи, живет она по каким-то своим законам, возможно, что законы эти крепче наших» (IX, 223). Переплетение личного и общественного настолько психологически свойственно Горь кому, что тот или иной случай в домашней жизни нередко вызывает у него ассоциа ции, далеко выходящие за рамки домаш него круга. Например, известие, что сын посещает цирк и 1пристрастился к зрелищу французской борьбы, вызывает неожидан ную ироническую сентенцию: «Жизнь есть арена цирка, как сие доказы вает известный любимец петербургской публики приезжий клоун Петр Струве» (IX, 166). И неизменно слышатся в письмах к Е. П. Пешковой заботы о сыне, гордость его успехами и тревога за его слабости,— все это выходит за рамки чисто семейных переживаний и приобретает социально-эти ческий аспект. Известно, что в начале пер вой мировой войны Горький допустил не которые ошибочные шаги. В частности, он «второпях» подписался под воззванием группы писателей, артистов и художников, поддержавших войну со стороны царской России. Ленин справедливо осудил это вы ступление в статье «Автору «Песни о Со коле», недавно ставшей известной читате лю. Насколько неорганичным было вы ступление автора «Песни о Соколе» рядом с одним из авторов ренегатских «Вех» П. Струве,— можно судить не только по его дальнейшим публичным выступлениям против империалистической войны, но и по строкам, написанным вскоре после ленин ского выступления: «Как мне приятно, что Максима не пострелило московским патрио тизмом, и он рассуждает здраво, хоть взрослому впору. Очень я боялся обратно го... Не трудно ему сейчас в школе? Там, вероятно, кипят военные страсти и всякая муть» (IX, 162). Он видит сына недюжинным мальчиком с психикой сложной и неординарной. О» хотел бы видеть его художником, музыкан том или ученым. Но во всем этом нет и тени мелкого отцовского тщеславия. Ему хочется, чтобы сын был человеком нуж ным. «Наш мальчик должен бы пройти свой путь недаром, не бесполезно — этого так хочется!» (IX, 48). «Береги сына; его силы еще понадобятся стране»,— писал оя в марте 1-917 года. Он хочет для сына самостоятельного пу ти в жизни и больше всего озабочен, чтобы тот не стал «сыном писателя», т. е. спут ником своего знаменитого отца, сияющим отраженным светом. В своей семейной дидактике Горький меньше всего склонен играть менторскую роль и утверждать себя непререкаемым авторитетом. Напротив, он часто признает ся в своей несостоятельности для подобной роли: «Я хороший работник, но — учитель? Я думаю, что я очень плохой учитель. И отсюда у меня является некое смущение перед Максимом» (IX, 172), Некоторые рекомендации Горького мо гут шокировать чересчур строгих педагогов. Он посылает сыну к рождеству Евангелие в «лучшем переводе на русский язык», мо тивируя это в письме к Екатерине Павлов не: «Почему — Евангелие? Хорошая книга, согласись, знать ее надобно» (IX, 108). Ни какой религиозной подоплеки в этом подарке, разумеется, не содержалось; Алексей Максимович, очевидно, хотел по знакомить Максима с христианской мифо логией, необходимой образованному чело веку так же, как античная мифология. В этой связи хочется привести недавно ска занные слова академика П. С. Александро ва: «Между прочим, если существенным элементом культуры является знакомство с греческой мифологией, то такж е не беспо лезно и знание библейской истории» («Нау ка и жизнь», 1967, № 7, стр. 15). Сложность взаимоотношений с Е. П. Пеш ковой в предоктябрьское десятилетие усу гублялась тем, что эта дорогая ему и глу боко уваж аем ая женщина, мать его сына, была одно время близка к эсеровским пар тийным кругам, которые сам Горький счи тал не только чуждыми себе, но и вредны ми для дела русской революции. Он прямо говорит ей об этом: «Знала бы ты, как иногда мне жалко и тошно, что ты идешь не по той линии, по которой я, и не с те ми людьми, которые теперь' являются наи более ценными и талантливыми в русской жизни» (IX, 60). Он надеется, что Е кате рина Павловна сумеет найти верное реше ние, и их «дороги сойдутся». В октябре 4908 года Горький предупреждает жену, что в «самом центре» ее партии есть про вокатор, а когда обнаружилось гнусное лицо Азефа, настойчиво просит Екатерину Павловну быть подальше от этой грязной