Сибирские огни, 1968, №3

Слух обрастал подробностями, нимало не утешавшими, не успокаи­ вавшими Горького: «Федор... Шаляпин... на коленях?!» Многие не очень любили Шаляпина за размашистость, даже гру­ боватость его манер, а также и за все более обозначавшуюся небреж­ ность к людям, мало ему известным,— был такой грех у Федора Ивано­ вича! Могли и присочинить, сгустить... Но Алексею Максимовичу сообщали все новые и новые детали скандального происшествия, просачивавшиеся в Италию из России раз­ ными путями — через приезжих, через корреспондентов газет, а так ­ же местных певцов — миланских, римских, неапольских, восхищав­ шихся «великим Федором» — «Теодоре иль Гранде»,— немножко и зло­ словивших тишком. — Царь присутствовал на спектакле «Борис Годунов»... Шаляпин, как полагалось, пел партию Бориса... И вот на удивление всему театру, больше того — всей России, всему миру, он — по окончании своей пар­ тии — сделал знак хору, следуйте, дескать, примеру моему, вдруг пова­ лился на колени и чуть ли даже не отбил земной поклон его император­ скому величеству...— рассказывал приезжий студент-эсдек. — Просто поверить невозможно! — ошеломленно раскинул руки Горький.— Так это не похоже на него... Что же за цель была, что за причина этакого раболепства, ему не свойственного? — Может быть, хотел загладить перед царем появление свое на сцене в пьяном виде? Я слыхал о подобном случае — первый бас собор­ ного хора пришел к обедне еле можаху и, чтоб умилостивить архиерея, всю литургию на коленях пропел... Вариант этот был тоже не слишком радующий. Алексей Максимович попробовал поискать и еще объяснений, раз ­ гадок: — Не могло ли быть приказано всему хору эдакое коленопреклоне­ ние скопом? Могло начальство распорядиться отакой верноподданниче­ ской манифестации всех певцов хора, включая и солистов,— ну, и при­ шлось подчиниться Федору. Служба! Но и в это плохо верилось. Несколько раз садился Алексей Максимович 'за свой стол, брался за перо, чтоб написать Федору суровое письмо, с требованием немедлен­ но и исчерпывающе объяснить происшедшее. Но какое-то странное чувство сковывало в последнюю минуту его руку, мешало приступить к письму... А что если не объяснит Федор ни­ чего? Либо — не сумеет, либо — еще того хуже, не пожелает, промолчит. И это уже будет обозначать полный, бесповоротный разрыв. Почти уже порвалась дружба с Леонидом Андреевым. Можно было считать, что порвалась,— так редки и прохладны стали даже письма, а встречи уже и вовсе прекратились... Теперь под угрозой была и дружба с Шаляпиным, можно сказать — на волоске висела! Одна неудачная, корявая строчка в его ответе, с ноткой вызова или самомнения — и все! Выкорчевывать из памяти, вы­ рывать из сердца — нечто драгоценное, кровнородное? Множество бурных, восторженных встреч с «другом Федей» воскре­ сало в памяти Алексея Максимовича, каждая из них ведь что-то при­ бавляла не только к взаимному пониманию, но и к пониманию, пости­ жению общих для них законов творчества, законов искусства, а тем са ­ мым— и законов бытия вообще! Вспоминались жаркие беседы в самых различных, порой, ка за ­ лось бы, даже и неподходящих местах и обстоятельствах: в ресторане, на лодке, даже в бане — случалось...