Сибирские огни, 1968, №2

иим, бил копытами в картофельное поле.— Тут хтось дурной кричал, что мы легкой жизни захотели. Пра-авда! Правда, бабы! Хиба ж у сынов Парани Косовой не легкая теперь жизнь: легли в родную землю и до веку будут лежать. На фронте, правда, и жизнь лёгше, а смерть и по­ давно. А вам самое трудное, такое трудное, что хуже и не придумать. А ничего не сделаешь, спокон века мужик на фронт уходил. Наше это дело, его никто за нас не переделает. Сагайдак доведет вас, ему на фронт дороги нет, его и добровольцем не возьмут... — Гриша! — взмолилась Ганна.— Не поедешь, Гришенька!.. — Сама знаешь, что поеду, и лишних слов не трать.— Он беспечно махнул рукой.— Целуй мужа, пока очи бачат, потом жалеть будешь.— Коваль съехал в седле, обхватил плечи Ганны и, не дав опомниться, по­ целовал в висок, во влажные от дождя волосы, в кривившийся плачем рот. Поцеловал Полину и выпрямился в седле.— Ну, бабоньки, на всю войну вперед намиловался... Детей гляди... Заради детей все терпим, и без хозяйства нельзя. Вернемся с фронта, со всех спросим, не с одного Сагадайка. Справедливые люди нам теперь первым делом нужны, на шляху без совета нельзя... — Много ты у людей спрашивал! — упрекнула его Ганна, уже сер- дясь на себя, что унизилась при всех, молила мужа остаться, а он едет.— Командовал та гонял!.. Коваль снял картуз, сказал смиренно: — Моя ошибка. А Сагайдак будет советоваться. Верно? — Он не дождался ответа.— И Ганну не обижайте. Может, я кого, и правда, до­ пек, обидел по должности, а вы на нее, як на жинку мою, сердце имее­ те... Забудьте о том, люди, нас теперь жизнь сравняла. — Ехай, не трусись, никто меня не обидит,— сказала Ганна, сно­ ва беря над ним верх,— Я сама кого хочешь обижу...— Ее лицо дрог­ нуло, неудержимо потекли слезы,— Я и сама языкатая... а за детей очи выдеру. — Ну и добре! — сказал Коваль и повернул Савку к дороге. За ним двинулись новобранцы, и толпа потянулась к шоссе. Только старуха Анастасия, Шпак и Ганна не тронулись с места. Ганну жгла боль и горечь: все разом переменилось, уже и она солдатка, и стоит оди­ ноко, тяжело, раскорячив ноги в грязных галошах, с руками, упавшими вдоль тела. У шоссе бабы остановились. Шпак, закрыв глаза, наигрывал им в спину «Катюшу», и ему было все равно, толпятся ли вокруг люди или ушли, оставив его одного. Обернувшись, Коваль увидел бегущих за ним Илюшу и Лазаря. Па ­ стухи тоже вышли на обочину,— и Зозуля был уже с ними, стоял почти­ тельно, открыв голову в серебряном легком пуху. Коваль спешился, поджидая мальчиков. Подойдя к отцу, Илья по­ тупился. Ла з а р ь остался позади: он задыхался от бега, в карих до чер­ ноты глазах стояли слезы, руки не находили себе места. — Тато! — сказал Илья. — Видали, як Горовенко в седле сидит, получше меня, вот чертов сын! — Он залюбовался парнем.— Вояку сразу видать, его и не сеешь, он сам собой растет. Не серчай, Илья, что не попрощался, забили мне бабы памороки... Он открыл сыну объятья, но Илья не двигался. — Не бойтесь, тато, я не трус,— сказал он. Коваль взял его за плечи, держал не обнимая. — Маму смотри, ты теперь помощник, она тобой нуждается. — Я воевать пойду, тато!