Сибирские огни, 1968, №2
и свадьбы не помнил, молча в колхоз вошли, без слез отдали в июне старших и теперь безропотно расстаются с последним сыном. Стехе хо чется кинуться ему на шею, но она робеет; любовь их недавняя, ночная, тайная еще. — Выходит, Петя, и ты собрался? — Дед Гордиенко смотрел на С а гайдака снизу, щурился, пускал ему в бричку густой зеленоватый дым: он давно уже подмешивал к махорке сушеный лист и мяту.— А я рас полагал, Гриша в атаку ударится. Сагайдак помалкивал. У каждого свое горе, потери, скорая разлука, а кто проводил уже в армию своих мужиков, те и подавно не станут пе чалиться о Сагайдаке. — Оно, может, и лучше, что Гриша с нами останется,— рассуждал дед.— Скоро над нами бабы верх зачнут брать, тут твердая рука нужна, покрепче твоей. Сагайдак усмехнулся: — Добре вы меня на фронт провожаете! — На выборной должности ты в самый раз: демократию праздну ешь. З а пять лет ни одного строгача на людей не повесил.— Он поскреб небритую щеку, сказал с воодушевлением: — А можно бы повесить, мож но! Были нарушения. — Вы первый и нарушали. — И меня надо бы прижать! Ты людьми командовать не можешь, а Грише полк дай, он и ему задачу задаст. — Мне над людьми не командовать, я солдатом буду. — Солдат из тебя хороший выйдет,— сжалился старик.— Если не мец время для науки даст.— Он отступил на шаг и оглядел Сагайдака от сапог до согнутого козырька кепки.— Стрелять по тебе удобно: тебя далеко видать, Сагайдак. Ты из окопа не вылазь,— посоветовал он н а последок, уходя.— Гнись, на войне гнуться не стыдно, не перед паном, перед пулей, абы она дуриком не взяла. Председатель брел от воза к возу, присаживался на корточки к ко страм, прощаясь в душе с людьми, которых любил, а им было невдомек, что Коваль оставляет их на попечение Сагайдака. Им и в голову не шло, что страх и печаль гонят его подальше от собственного воза, чтобы не видеть глаз Ганны, едва оживших, отогревшихся после возвращения сы на. Этой ночью, видя, что Коваль томится, Ганна была добрая, уступчи вая, какой он ее не помнил с молодых лет. Шептала о том, как будут жить, когда придут на место, вспоминала стариков, и так вспоминала, что ни Гриша, ни отец ни в чем не! были виноваты, а всему виной война. Покаялась, что не по-людски встретила Лазаря , и теперь мучается своей неправдой, и хочет его приласкать, а он дичится, он как напутался ее в первый раз, так и сидит это в нем. И так легко было этой ночью на сердце у Ганны, что она позабыла о тех, кому нынче выпало остаться без мужиков. Д аж е хмурое утро, и угнетенное пробуждение табора, и не громкие сквозь дождь костры не заглушили ее радости. Она взглядом находила мужа у чужих возов и гордилась тем, что он добрый и спра ведливый к людям. — Митинг будет? — спросила у Коваля Вера Кравченко. Она стояла у своей гарбы, как на распутье, в мужнем бобриковом пальто. На голову неподвижно восседавшей старухи была наброшена столовая клеенка. — Чего долго митинговать! Скажет Петя, и хватит. Все по закону, как у людей. 6 Сибирские огни № 2 81
Made with FlippingBook
RkJQdWJsaXNoZXIy MTY3OTQ2