Сибирские огни, 1968, №2

койная, а ведь чуть беда — и ее не узнать — темнеет, как река к грозе, и зубы скалит, того и гляди укусит. Коваль в чистой рубахе с косым воротом, а под орден на лацкане подложена красная суконка, как в праздник. Вчера они тряслись потихоньку в бричке, рядили, Кого из баб, на какое место поставить взамен мужиков, и вдруг Коваль сказал озабо­ ченно: — Слухай, Петя, завтра и я в армию иду. Нельзя нам двоим при коровах. — Ты в хозяйстве крепший, ты людей умеешь держать! — поспеш­ но возразил Сагайдак.— У тебя жинка и дети, а я холостой. — Выживут! — Коваль взял вожжи из рук Сагайдака.— Теперь Илюша при них и Шпак — выживут. А что ты холостой, так оно и луч­ ше: никто не попрекнет, не скажет, что для семьи выгоды ищешь.— Ко­ валь тряхнул вожжами, лошадь побежала резвее.— Прежде времени не говори, узнает Ганна, она, чего доброго, военкомат в щепки разнесет чи колхоз ликвидирует. Ты, Петя, коня под седло поставь, чтоб наготове был. Племенного не надо, племенного отберут, Савку, чагравого, он по­ нятливый, и пушек не пугается, и мертвого из боя вынесет. Дела у меня приймешь отуточки, ночью.— Он ухмыльнулся.— Только и делов, что у Шпака в книгах, да еще наказ: довести колхоз, чтоб жил. Безделка! И так уверенно говорил Коваль о боях, о пушках, что Сагайдак по­ терялся и д аже устыдился, что хотел подкинуть армии неуча, бездарь, взамен боевого командира. — Ты не стрельнул ни разу,— неосмотрительно развивал свою мысль Коваль, радуясь, что все обошлось так легко.— Воевать тебе не с руки, а в обоз совесть не пустит. Ты и винтовке не обученный. — Выучу! — Сагайдак перехватил вожжи и погнал бричку навстре­ чу обозу.— Розкумекаю! Ты меня не пугай! Я в военкомат поеду. — Приймешь хозяйство! — настаивал Коваль. — Пусть коммунисты решают. Соберу — пусть скажут. — Тю, скаженный, дай отдохнуть людям,— хитрил Коваль.— Ста­ нут они нашу свару судить; сами договоримся. Они остановили коня, долго кричали друг на друга, а толку ни­ какого. Снует у дымного, в моросящем дожде, костра Анисья. Сын посинел от голодного крика, а она накармливает Микиту, новобранца своего, подкладывает пшенной каши, подливает со сковороды кипящего сала со шкварками, хочет накормить его вперед, на долгие месяцы службы. Она спала с лица, ходит простоволосая, неприбранная, уже не счастливая мужняя жена, а солдатка. — Чуешь, горло рвет,— хмурится Микита.— Дай ему цицьку. — Наистся еще, не помрет. Микита груб с ней, особенно на людях,— если поддаться Анисье, не будет конца причитаниям и слезам. Он облизал ложку, взял сына на ру­ ки и строго приказал: — Нехай исть! Не он виноватый, что Гитлер войну начал. Первая неутешная печаль гложет сердце Стехи Невинчаной: у ро­ дительского воза плач, тычется, как в потемках, мать, слезы застят ей водянистые, слабые глаза, она собирает в дорогу сына, старшего брата Стехи, а за двумя рядами возов молодцевато похаживает Горовенко. Он в зимней смушковой заломленной шапке; настоящий кавалерист. Стари­ ки Горовенки тихие, безгласные: молча сошлись в давние времена, никто