Сибирские огни, 1968, №2

— Навряд! — отрубил Коваль.— Не успею. Сузив до щелочек глаза от новой нахлынувшей решимости сло­ мать, изменить свою нынешнюю жизнь, он строгим взглядом смотрел на Ганну и сына, на испуганную Поливку, старавшуюся заглянуть брату в лицо. Ватник упал на землю, Илья отбивался от матери, а она, в неза- стегнутой кофте, неубранная, хлопотала над ним, как наседка.. Не Ганне сейчас плакать и причитать,— думал Коваль с растущим, неправым раздражением.—-Ей бы взять да увести спасенного и не­ счастного сына, ни в чем не повинного и виноватого в том, что самим появлением своим он отнял надежду у других. И радоваться ей на лю­ дях не пристало, и плакать грешно. — Кончай, Ганно! — попросил Коваль.— Вернулся хлопец, и ладно. Ганна не слышала его, не слышала ропота, шума, плача. В два го­ лоса кричали Косовы:'свекровь — рыхлая, нездоровая, с глазами навы­ кате, и невестка, Шурка. Голосили Охрименки, бабка Андрея Савчука, плакала и Гребенючиха, горюя о добрых людях. И те, чьи мужья и сы­ новья были на фронте, тоже плакали, молча утирали слезы, страшась и слезами вымаливая пощаду близким. Кто-то вскрикнул: «Гляди — Верка бежит !»—-и гул толпы немного поутих, только Параня Косова кричала совсем уже и не по-людски. Вера Кравченко шла от дороги размашистым, мужским и все же неуловимо красивым шагом. Юбка облепляла на ветру ее колени и бед­ ра, давала слепок сильной, немного сухощавой фигуры. Чем ближе под­ ходила она, тем тише становилось вокруг. Когда-то Вера заглядывалась на Сагайдака, но таилась, молчала безгласно. З а ним пошла в комсомол и в партию тоже за ним. Худая, высокая девушка сложилась в плоско­ грудую, широкую в плечах женщину, скучно выровнялась, потеряв гиб­ кость и румянец. Уже деревня привыкла к мысли, что Вера проживет век христовой невестой, как вдруг в тридцать восьмом она пошла за Семена Кравченко. Значит, рассудили люди, и она, учительница, партий­ ная, выскочила без любви, припекло и выскочила. Семену шел сорок ше­ стой, а Вере минуло тридцать два, он похоронил жену, детей не имел, да и не прижил их с Верой за три довоенных года. Вера стала ему хо­ рошей женой и хозяйкой оказалась работящей, и что-то женственное, ласковое стало вновь проступать сквозь черствую угловатость. Теперь Семен умер, оставив на руках у Веры только древнюю глухую старуху. А она еще и Л а з а р я пригрела, чтоб угодить Сагайдаку,— теперь ей с двумя управляться. Убили Семена, а Сагайдак тут, не остал­ ся в селе, не кинулся на делянку к тракторам и комбайнам. В извечной несправедливости к живым, людям казалось, что остаться в селе д о лж ­ ны были совсем другие, а не те вовсе, кто погиб под немцем. Надрывалась в смертной тоске беспамятная уже Параня Косова, но крик ее трепетал и бился отдельно от объявшей толпу тишины. Вера по­ дошла, постояла, подняла серые, отяжелевшие веки; на Коваля глянули глаза, полные тоски и боли. — Правда? — только и спросила она. — Так, Вера. Так! — горестно откликнулся он. Она исподлобья оглядела людей, Дашу, оцепенело сидевшую на земле, прочла во взглядах людей напряженное ожидание чего-то, усмех­ нулась черной, горькой усмешкой и сказала: — Здравствуй, Илько! — Поклонилась толпе и проговорила смирен­ но: — Прошу вас, люди, не говорите про Семена маме. Пусть они умрут с легким сердцем, а жить будут — пусть с надеждой живут. Снова табор потонул в плаче и гвалте. Старуха Косова била себя в грудь, кляла Веру за сухие глаза, за то, что не убивается, как пристало,