Сибирские огни, 1968, №2

— Агов! — позвал Коваль.— Куда Сагайдак подевался? Никто не откликнулся. Коваль нащупал рукой край чьей-то гарбы. — Поумирали все чи позакладало? — спросил он. Кто-то зашевелился под рукой Коваля. -— Дроге пане! — сказал Л а з а р ь высоким от испуга голосом.— Естэм в нбци з бабуней, а пани Веры нема... — A-а, панок малый! — обрадовался Коваль живой душе.— Ну, здоров! — Добрый вечур! Пшэпрашам. — Ну, как — живешь? — Жию ,— отозвался мальчик. Старуха Кравченко лежала на спине, будто с наступлением ночи •она, как складная, разгибалась в пояснице и замирала до рассвета. — Живи, парень.— Лицо Л а з а р я мучнисто белело прямо против Коваля, темным огнем горели глаза.— Никак ты на колхозных харчах мяса не нагуляешь. — Бардзо ми пшйкро цо не вем, гдзе ест муя матка,— сказал Л а ­ зарь со взрослой печальной отрешенностью. — Спрашивал я, парень,— соврал Коваль, шмыгнув носом.— Не слыхали. Городов много, а людей — тьма. — Людзей дужо-о,— поспешно согласился Лазарь: это объясняло, почему мать до сих пор не нашлась и оставляло надежду, что где-то, -среди многих, жива и она.— Дужо, леч матка на цалем свете една. — Твоя правда,— сказал Коваль угрюмо. Странное чувство охватило его: будто он уже принадлежал не лю­ дям, спавшим на возах, не обозу и стаду, а дороге, дороге и новой во­ енной жизни. Словно он не только принял решение, а уже и ушел на -фронт, и отныне правление с крикливым Гордиенко, и Сагайдак, и даже Ганна уже не имели над ним власти. Они власти не имели, а он имел, мог сказать им, куда идти, повернуть ли обратно, или двигаться дальше к Дону и за Дон, в степное, открытое ветрам междуречье. И от этого необычного состояния: полной власти без подчинения — ему стало пона­ чалу легко и просто на сердце, так легко, что он пожалел, зачем не -оседлал Черта. Он бы облетал в седле и стадо, и табун, и отару, пере­ считал в ночи всю живность, возы и те переписал бы в уме, чтоб уже точно спросить за все с Сагайдака, когда окончится война. Но странное это чувство власти без подчинения длилось короткий миг. Впереди закричал ребенок, застонала женщина, пугающе громко заскрежетав зубами, взахлеб, с клокотанием раскашлялся кто-то из ста­ риков, Ковалю почудилось, что на одном из ближних возов плачет Тоня Арефьева. Он подумал о жизни, которая шла по ночам, когда не только что соседа не видно, но и дороги, и лоснящегося крупа лошади, и гори­ зонта, и мглистого неба над головой, а есть непроглядная темень, глухой беззвездный полог, и со всех концов слетаются, жалят, как слепни, го­ рестные ночные мысли. И дорогу он вдруг увидел не сухую, а вязкую и непролазную, со стылыми, в наледи лужами, которых не обойти, а въе­ дешь по ступицу — и нужно подталкивать телегу сзади, чтобы помочь отощавшей лошади, увидел тонкие шеи оголодавших детей, оскудевшее стадо, некованых, со сбитыми копытами коней,, вшей и паршу, и немилой ему сделалась линялая солдатская гимнастерка. Не бежит ли он от своей председательской горестной власти под чужую власть? Не с тру­ сости ли, сбитый с толку отцом, бежит он и от колхоза, и от семьи? Так, в растерянности, в душевном смятении наткнулся Коваль на спящего Сагайдака. — Эх, ты, эвакуированный,— Коваль чиркнул спичкой, осветил не