Сибирские огни, 1968, №2
— Старый, видать стал.— Коваль притворно вздохнул,— все из го ловы вон. — Не юродствуйте, Коваль! — Женщину душила злость: старик хо рошо знал ее, но не любил, как и тот, молодой, уже умерший Коваль, в р а г н а р о д а . — Кому-кому, а вам надо бы вести себя иначе. Чем же я перед тобой провинился?! — Не передо мной, перед советской властью! — крикнула женщина и потянулась к выключателю, но старик опередил ее, накрыв выключа тель рукой. — А перед властью чем я виноват? — Хотя бы и тем, что воспитали врага народа! — Серое, одутловатое лицо дергалось жалко и злобно. — Ты ж его женить на себе хотела, сучка! — закричал старик, кровь прилила к его щекам, ко лбу, кожа и под седыми бровями по краснела. — Нужен он мне — гнилой, недужный! — крикнула и она в ответ, раненная обидой, присутствием красивой, темноглазой женщины, мгно венно ожившей мыслью об одинокой жизни. — Геть из моей хаты! — старик погасил свет.— Геть! По комнате метнулся луч милицейского фонарика, выхватывая из темноты испуганные лица женщин, руку Коваля, потянувшуюся за до кументами, тяжелую фигуру старика, рвущего с окна одеяло. — Пиши протокол! Сейчас пиши! — как в истерике билась Селез нева.— Убегут они, у них лошадь! У бабы документы проверь! — Они тебе вместо документов, знаешь что покажут?..— Старик не хорошо выругался.— Ты им сперва выдай документы, гнида! В темноте он теснил непрошеных гостей к двери. — Погасили электрику — и ладно,— примирительно басил в сенях милиционер.— Они аккуратно живут, не привлекались. — Он же признался, что сигналил! — настаивала Селезнева.— Вой на, а у них праздник... Водку пьют. — Признался! Признался! — шумел вдогонку старик.— И не вод ку — самогон! Надсадный голос женщины затих за калиткой. Ветер скрипнул две рью, прикрыл ее бережно. Старик распахнул окна, снова можно было разглядеть людей в комнате, светлую рубаху Гриши, скомканные бу мажки в его руке. — Душно...— Старик сгорбился у стола, упираясь в него л адоня ми.— Мать на вас наглядеться хочет, нехай смотрит, а мне душно... Из окон хлынула прохлада. В призрачном ночном свете отец и сын стояли разделенные этим потоком, как на двух берегах. Коваля уже трясло всего, с головы до ног, в нем клокотала прежняя обида, будто чужие люди и не входили в дом. Он нашарил в углу сапоги и надел их без онучей, на босу ногу. — Давай , давай! — проговорил отец — Спеши, коровячий генерал. — Отсталый вы человек, тато,— сказал Коваль с горестным сож а лением, натягивая через голову синюю сатиновую рубаху.— Партия стратегию строит, а вы свое я перед всеми выставляете. — Отстал, отстал, сынку. Шибко бежите, куда мне. — Думаешь, нам легко! Не раздевшись, в скирдах, в чужих хатах. На детей глядеть больно. — На то и эва-ку-а-ция! Беги с коровами наперегонки... — У нас ноги в кровь сбиты! — горевал Коваль о непоправимости ссоры. — Не жалобь меня,— строго сказал старик.— До Кавказа дой
Made with FlippingBook
RkJQdWJsaXNoZXIy MTY3OTQ2