Сибирские огни, 1968, №2

рялся, стоял, глотая слезы, пока мать и Ганна всхлипывали друг у друга на груди, а потом его запал кончился. — Тут одни стахановцы и живут,— объясняла старуха. Что-то грохнуло, упало на кухне. Послышался громкий шлепок, визг Полинки. Коваль улыбнулся измученной улыбкой, будто только этого он и хотел от жизни, чтобы Ганна с Полянкой забрались в грему­ чее корыто, чтобы влажные черные волосы Ганны разметались по пока­ той, в крупных родинках спине, по ее тяжелой груди. — У вас весь город стахановцы, мамо,— сказал он щедро.— Нам за вами не угнаться. День и ночь робим, а не угнаться. — Все наши устроены, Гриша, один ты бедуешь. Ночью с батьком проснемся — все думаем, думаем про тебя...— Это давняя печаль мате­ ри. Четверо братьев Григория Коваля горожане — двое горные инжене­ ры, третий начальник шахты в Черёмхове под Иркутском, самый млад ­ ший капитан-артиллерист, а Гриша в деревне. То с войны на войну, потом загорелся коммуной, женился; правда, жену взял, какой и брать­ ям взять не удалось, хоть они и в большие люди вышли.— В трудное время ты вырастал, Гриша, выучить тебя не смогли,— винилась старуха. Коваль не любил этого разговора. — Они кухню вам зальют, мамо. Совсем подурели. Там бушевала вода, плескалась, казалось, била в стены и в двери. — Уберусь. Вам дорога не близкая. — На Волгу. Днем Коваль потолкался по казенным коридорам, был и в земотде- ле, и в обкоме, добивался маршрута, втайне надеясь, что ему прикажут остановиться, а то и повернуть обратно. Но везде разговор был один — на восток, за Дон, к Волге, на степное междуречье. А там видно будет, где зимовать. Мысли старухи вынужденно повернули к войне. — Может, Илюша, и правда, адрес спутал?.. — У него голова крепкая. Он и конверты всегда подписывал. •— Н ты ж грамотный, Гриша,— забеспокоилась старуха: все-таки учили, четыре класса дали ему. — Я по-простому пишу, а он аккуратно-, с нажимом. Почерк у него во всей школе лучший, потому он и любит конверты подписывать, рукой похвалиться. — Как же ты его не уберег, сынку! — Печалью наполнились ее блеклые, обращенные на сына глаза, и только теперь, при взгляде на его запавшие щеки и выражение страдальческой загнанности на его ли ­ це, она поняла, как тяжко ему и как казнится он сам, без чужих попре­ ков.— Живой он, Грыша,— в голос крикнула старуха.— Столько людей на земле, не дадут ему пропасть. — И я так Ганне говорю.— Коваль тронул рукой волосы матери, пальцем заложил седую прядь под ситцевый, набивной платок.— А сам уже и не верю... Думку имел — у вас он, куда ж ему дальше. — Не было у нас внучка, Грыша... Проезжая улицами родного города, Коваль то отчаивался, то видел спящего сына на отцовской широкой кровати и будто сквозь пелену з а ­ мечал перемены вокруг. Громкий разговор с асфальтом вела бричка там, где прежде лежали пыльные, почти деревенские улицы, осененные липами, тополями и белой акацией. Вместо рубленых колодцев — чугун­ ные колонки, а ближе к центру и их не стало, вода пришла в дома, и в новые, многоэтажные, и в те, которых не разглядеть за вымахавшей в гору сиренью, за бузиной и кустами желтой акации. Коваль,’ подогретый надеждой, нахлестывал лошадь, грохоча, проскакивал перекрестки,