Сибирские огни, 1968, №2

После многих маятных, бессонных ночей Ганна скользнула в не­ слышную мягкую тьму, без мыслей и снов. Коваль прикрыл ее поверх рядна овчиной, обулся, набросил пиджак на ночную сорочку и двинулся меж возов в луга. Выпадали им ночевки и получше этой: в деревнях, которым они счет потеряли, в чужих, уже настигнутых войной хатах солдаток, в шко­ лах, в брошенных совхозных коровниках с зеленоватыми в лунные ночи стенами. Скотина всякую ночь разбредалась, спускалась в яры и балки, плу­ тала в перелесках, по овражистым берегам рек. Иной раз они теряли поутру и час, и два, чтобы собрать стадо. Неспокойным коням надева­ ли путы, а спокойные и сами не уходили далеко, если неподалеку не бомбили поселок или железную дорогу. Скот пасли в очередь, и охотнее других шла в ночное молодежь: призывный крик, в ночи, скачка наперегонки или тихий шаг бок о бок, и долгое молчание, будто хлопец и девушка куда-то провалились и на лугу остались одни кони,— все было полно дразнящего, таинственного смысла. Просыпаясь во тьме, матери в прохладном дыхании ночи, в ржании лошадей, в приглушенной разноголосице звуков ловили голоса своих дочерей, ворочались на подстилках, вздыхали и сетовали на судьбу. Коваль ступал меж возов осторожно, чтоб не грохнуть оставленным ведром, не зацепить чей-нибудь закопченный чугун. Хотелось курить, но он не закуривал, пока брел по табору, чтоб не тревожить людей даже спичкой. Он был в этот час добрый, как никогда добрый, и так вознесен любовью Ганны, их вернувшимся согласием, что всё живое на земле, все, кто бодрствовал и кто спал под лоскутными одеялами, под дедов­ скими овчинами, под отяжелевшими от пыли пальто,— все казались ему хорошими и достойными. С давних пор у него сложилась привычка: зимой ли, летом, неслыш­ но сойти с постели, выйти по нужде на двор, постоять, выкурить цигар­ ку, оглядеть небо, всмотреться в темные купы верб, яблонь и груш, при­ слушаться к хрусту снега под ногами, прикинуть, что сулит наступающий день. Летом босой, зимой в кожухе и горячих, с печи, валенках, он стоял посреди двор а одинаковое время: пока не докурнт цигарку. Люди были скрыты толстыми, синевшими в ночи стенами мазанок,— он думал не о себе, а о них еще с молодых лет. Теперь двор Коваля и оскудел и вымахал до горизонта, и каждому из односельчан он, хоть и ночью, может заглянуть в лицо, наклониться над спящим. Пусть спят, он не закурит, пока не выйдет на открытое мет сто. Вот и Сагайдак ткнулся в прошлогодний раскиданный стожок, н а ­ крылся с головой ватником, а ноги раскидал, худые, длинные, как слеги. И Сагайдак пусть спит, за день он не один раз проедет в бричке вдоль обоза, вперед и назад, завернет в степь с выгоревшими от зноя, пере­ стоявшими травами, к гуртам, в табун и в отару, и снова в обоз, будто пересчитывает возы. И кормится он на ходу, в бричке, не кулешом и ка­ шей, не старым салом, а хлебом и молоком, зато может зара з умять буханку хлеба и выпить два литра молока. Пусть отсыпается, пусть бы все спали — Коваль оседлал бы гнедого и один управился бы со скоти­ ной. Кружил бы и кружил в ночи, а к утру все как есть коровы стояли бы на лугу, с тяжелым выменем, и кони были бы в сборе, и другая жив ­ ность, а все он, председатель, огонь-мужик, счастливый мужик, которого не зря выбрала Ганна. Коваль шел через спящий табор вразвалочку, поигрывал плечами, хорохорился, радуясь нежданному приливу сил. И курил ио-особенно- 4 Сибирские огни № 2