Сибирские огни, 1968, №2

вал ее внизу, потом соскочил на землю, присел на корточки и погладил укрытую рядном ногу. — Ганночко!..— повторил он глухо. Она подвинулась, сговорчиво, по-домашнему. Коваль лег рядом, н а ­ крылся, и всем своим жилистым, истосковавшимся телом ощутил ее тепло. И хотя он был меньше Ганны, в такие минуты он вырастал, к аж ­ дое движение его делалось сильным, властным, непререкаемым. Ганна любила его в эти минуты без памяти и чувствовала себя под его з ащи ­ той, укрытой от любой беды. Он провел рукой по гладким волосам, скользнул ладонью по щеке и почувствовал, что ее лицо мокро от слез. Тянулись долгие эвакуацион­ ные дни, и горе Ганны по сыну не утихало, а ушло внутрь. Оно глодало ее, съедало изнутри, опустошало, как не могла бы опустошить ни одна болезнь, но с виду Ганна ка з алас ь теперь спокойной. — Мучаешься и меня мучаешь...— проговорил он с ласковой уко­ ризной.— Хмель ты мой! Ганна всхлипнула, прижалась к нему. Он гладил ее тугую в лопа т ­ ках спину, приподнялся на локте, будто изучая ее, и увидел только влажные блики на лице и теплый, едва различимый свет глаз. Жадно, по-молодому взял ее за большую грудь и с глупой гордостью подумал, что Ганна могла бы еще выкормить второго сына и, если бы не война, он настоял бы на своем. Выкормила бы не хуже любой молодой... Она и сама молодая. — Ганно... Ганнсчка,— шептал он. И не было конца его счастью, его благодарности женщине, которая вот уже двадцать два года делает его и сильным, и чистым, и спра­ ведливым. — Хмелю мой, хмелю! — бормотал он. — Який же ты сильный, Гриша,— шептала она.— Сильный, а меня не жалеешь... — Жалею! Жалею! — бессмысленно твердил Коваль.— Жалею!.. Ночь снова наполнилась голосами, шорохами, глухими зарницами. Все отлетевшее было от Коваля и Ганны обступило их, но все преобра­ зилось, подобрело. — Пропал наш Илюша,— вздохнула Ганна. Коваля поразила горестная покорность, сквозившая в ее голосе, будто она уже примирилась с потерей, и в странной этой сломленности нашла утешение. — Мы когда через город шли, Гриша, я все поняла. — Что ж ты поняла? — Все. Про нас, про войну. — Напугались вы все! — Коваль снисходительно хмыкнул,— Надо было вас в обход города вести. Моя ошибка. Под вечер обоз втянулся в предместье и некуда было свернуть с асфальтированного, отсеченного кюветами шоссе. Три часа шли сквозь каменный город. Солнце било в спину неспокойным багрянцем, плави­ лось холодным огнем в окнах верхних этажей, тревожно, огнисто осве­ щало внутренние стены разбитых бомбами домов. Эхо, как в глубокой каменистой балке, повторяло тысячекратный стук копыт, лязг колес, мерное дыхание скотины. Город, в котором и побывали-то за жизнь не все, а только те, кого по счастью или несчастью судьба привела в ис­ полком, в областной суд, на операционный стол, как Сагайдака, или на торговую базу, город, где иной дом был богаче их деревни со всем ско