Сибирские огни, 1968, №2

ле, под возом. Полянке в ночь вышла очередь загонять разбредавшийся в тем-ноте скот. Едва проступали из тьмы ближние возы, оглобли, дышла, с сохнув­ шими в ночи рубахами, портянками, исподним. Со стороны, как шорохи невидимой реки, набегал шепот, приглушенный смех, чье-ю сонное бор­ мотание, плач ребенка. Коваль лежал на спине, и все наваливалось на него сверху — и темнота, и душная овчина, и дробящиеся чужие голоса. Только снизу ни шороха, будто и Ганна ушла в степь с пастухами или встала на ночном шляху, всматривается, не покажется ли Илья? Но Коваль знал, что среди ночи Ганна никуда не уйдет,— лежит, как всегда, ничком, но не спит, притаилась со своими грудными мысля­ ми. Этой ночью, после того, как они полных три часа шли через разби­ тый, почти опустевший город, Ганна не скоро уснет. Коваль вспоминает брачную ночь, трезвую брачную ночь, когда он на рассвете прошел босой в сенцы, напился, разбив кружкой хрусткий ледок в ведре, и, вернувшись, в первый раз увидел спящую Ганну: с черной прядкой на щеке, с темными припухлыми губами, с рросительно вывернутой из-под левого бока ладонью и согнутой в колене ногой. Мо­ жет, это и был самый счастливый час его жизни: когда уже не один ра­ зум, а кажд ая жилочка в нем кричала — моя! моя! — и пьянели, тума­ нились любовью его зеленоватые, хитрые глаза. Может, оттого Ганна и з аб р ал а над ним власть, может, уловила сумятицу чувств во взгляде Коваля в минуты близости или чутьем разгадала ночью, лежа рядом с ним, потому что среди дня Коваль бывал с ней и резок, и груб. — Ганно !— тихо позвал Коваль.— Спишь, Ганно... — Я зараз, Гриша! — быстрым шепотом откликнулась Ганна. Громко зашуршало под возом сено. — Лежи , дурная,— обрадовался Коваль.— Я так. — Может, воды хочешь? Чи молока? — Курить охота. Лежи. 1 — Спал бы ты. И завтра день не короткий. Снова зашуршало сено, Ганна укладывалась. Коваль сел, свесив босые ноги с болтающимися завязками кальсон ниже темной штанины, и закурил худосочную папироску. Пока закури­ вал, спичку хоронил в ладонях ,— они всё еще ночевали без костров, с наступлением темноты затаптывали и угли. Погасла спичка, темнота вокруг Коваля сгустилась. Если б не приглушенные голоса и далекие крики пастухов, можно бы подумать, что только они двое ночлежничают в степи, только их воз и остался на опрокинутой войной земле. Беспорядочно пронеслись в го­ лове Коваля посторонние мысли: жаль Сагайдака, всегда бывало жаль, что он живег один, недосмотренный, а теперь особенно жаль, в дороге холостякам не сладко. Когда выходили из села, казалось, жизнь пойдет артельная, одним котлом, а не сладилось так: днем растянутся по грей­ деру, а с сумерками всё уходит в темноту, как под воду. Жгли бы ко­ стры, большие, таборные, может, все и было бы по-другому, а нельзя, нельзя, пока не уйдут от немца, опасно, он бомбит и бомбит, на пятки наступает... Арефьевым надо бы корову выделить, пусть обнадежатся люди — они солдатки, мясо Белки раздали колхозникам, Тонька не ста­ ла торговать, а могла, на шляху охотников много, в магазине теперь мяса не купишь, любую цену взяла бы... Он торопливо докурил, будто Ганна ждала его, но курил до конца, пока не ощутил пресный вкус тлеющей бумаги. ' — Ганно! — ласково шепнул он. Она не откликнулась. Перегнувшись через край воза, Коваль угады