Сибирские огни, 1968, №2
По мосту громыхали возы, а люди бежали рядом, нахлестывая ло шадей. На берегу, неподалеку от въезда на мост круглыми озерцами отсвечивали две воронки: они казались плоскими, кровавое заходящее солнце окрасило киноварью наполнившую.их воду. Чуть дальше темнела разбитая полуторка, ее волокли тягачами, взрезав землю, как плугами, искореженным бортом. Время шло к ночи, но темные стволы зениток на бугре и вся атмосфера недавней опасности и не растаявший до конца запах гари и сгоревшего пороха подгоняли людей. Стук колес и удары копыт о разбитый дощатый настил оглашали вечернюю тишину. А ниже моста, вытянув шеи, переплывали реку кони, негодующе мычали коровы перед тем, как сойти на глубину с прогре тых за день отмелей. На берегу маячил на неоседланной лошади Сагай дак, и Коваль носился на гнедом, подгоняя гурт. З а иным возом по мосту трусила корона, вихляя задом и оступаясь на открывшихся под разбитым настилом бревнах. Так спокойнее, и ко рове привычно — знакомые голоса и запах хозяйского воза, а если беда, паника, бомбежка, то и тут все вместе, какая судьба семье, такая и ей. Настя тоже взяла свою корову из стада, и теперь все они: Настя, Фро ся и Пеструшка — ждали, когда проедет обоз, чтобы спокойно перейти на другую сторону. Жизнь складывалась по-новому, и люди привыкали к этой жизни. Скупее раздавали тумаки детям, среди дня не бегали в гурт, не докуча ли пастухам вопросами, а ждали ночного привала, чтобы найти свою буренку, огладить ее, податливую, благодарно мычащую, покормить с ладони солью и подоить, чувствуя себя в эти минуты настоящей хозяй кой. В первые дни все пугало: железнодорожный переезд, который вдруг рвал обоз шлагбаумом, воплями паровоза, железным лязгом вагонов; овраги, куда проваливалась скотина, неразличимые в густом ивняке и орешнике, неясный в знойном мареве горизонт. Но они шли и шли на восток, и скотина держалась гуртов, не пропадала, да и к ним никто, кроме Л а заря , не приблудился. Коровы колхозников шли в общем ста де,— непривычные к нему, к долгим переходам, они, случалось, отстава ли, трубно мычали, задирая губастые морды, и недоуменно помаргивая белесыми ресницами. Пастухам не нравилось, что к ним в сумерках ки дались бабы, расталкивая общественную скотину, и изливали на них хозяйскую нежность и заботу. Раз уж идут гуртом, то и всего им поло жено поровну — травы и воды, дороги и солнца, соли и ласковых рук. Сагайдак как-то заговорил об этом с Ковалем, но тог ухмыльнулся и сказал: пусть привыкнут люди, надо им новое дело в руки дать, за делом все и переменится. «Ты, Петя, жизнью не командуй,— посоветовал он.— Не иди поперек жизни, а поворачивай ее, и не абы как, а именно в ту сторону, куда и сила людская поворачивает. Что толку запрещать то, чего мы запретить не можем?!» Никто не гнал людей, а они бежали по мосту. Позади, в росистых уже августовских травах шли чужие гурты, с левого берега докучливо сигналила машина. Днем и ночью по этим бревнам, по доскам, старым и поставленным на скорую руку после бомбежек, по щербатому насти лу, бок о бок с фурами, мажарами, повозками спешили люди, вгоняя занозы в ступни и матеря коней. Настя не хотела бежать. Что-то накатило на нее, она встала с гарбой у воды, ждала, пока проедут все,— злая, в две недели подсохшая лицом Ганна Коваль, Вера Кравченко с глухой старухой и носатым приблудой, пучеглазая Параня
Made with FlippingBook
RkJQdWJsaXNoZXIy MTY3OTQ2