Сибирские огни, 1968, №2

Фросю за плечи и снова уложила ее, приговаривая торопливым, всхлипывающим шепотом: — А ты спи... спи, донечко, горленька моя чистая, спи... Мы ж не­ счастные, заступиться за нас некому... спи и не думай... Я и сбрешу, а вывернусь... а ты спи, на тебя и капля грязи не упадет... Нехай попро­ буют, горло перегрызу... Она нежно укутывала дочь. III Пора бы Ковалю оседлать другого коня — пониже и поспокой­ нее,— вместо гнедого Черта, самого длинноногого жеребца из их т абу ­ на. Сесть на него и то не просто. Как-то Коваль видел в-цирке на Д он ­ бассе наездников — те с ходу прыгали в седло, схватятся за луку — и там. Но они без стремени, а ему нужно поставить ногу в высокое стремя — до низкого он потом и не достанет. Теперь, когда Ковалю без малого пятьдесят, хорошо чувствовать свою власть над строптивым Чертом, править им, ощущать пружинистую силу своих мускулов, когда они сжимаются перед прыжком в седло. «Не трогай ты Черта,1— добро ­ душно отвечал он жене, которая смеялась, что председателя и не ви­ дать на гнедом,— Он мне заместо зарядки, чтоб кровь не густела...» Издалека приглядываясь к людным дорогам, шаря взглядом, не объявится ли где лохматая голова сына, Коваль думал о том, отчего это бабы при любой беде сразу дуреют? У него полная хата фуражек: кубанка с красным донышком, кожаный тесноватый картуз, брыль, оставшийся от тестя, старая смушковая папаха, облюбованная Илю ­ шей, д аже буденновский шлем где-то в сундуке валяется, а Ганна впо­ пыхах схватила вот эту полотняную фуражку с захватанным козырь­ ком, и Коваль в ней не то пьющий агроном без места, не то районный заготовитель. А еще больше жа ль ему наборной уздечки, в серебре с чернью, он получил ее в премию на колхозных скачках. Сам пригонял каждый ремешок на Черта, хотя дед Зозуля и пророчил завистливо, что председатель запорет вещь, непременно запорет. Только что Коваль разъехался с Сагайдаком, и на сердце у него было смутно. Он нашел Сагайдака в бричке на краю плоской, выжжен ­ ной солнцем возвышенности, с которой открывалась широкая долина, с рощами, с синими от теней балками, с дымами костров, до свеколь­ ной полосы у серого мглистого предела, где вот-вот проклюнется солнце. — Много народу толчется...— Коваль щурил зеленые, мутные еще от болезни глаза.— Я так полагаю: ничего у немца не выйдет. Утрется! Сагайдак сонно молчал. — Утрется! — Коваль поднял гнедого на дыбки и осадил.— Много гуртов на шляхах, а такого, как наш, не видать. — Это если сверху смотреть,— безучастно сказал Сагайдак. Разговор не клеился. Злость разбирала Коваля: после трех дней пути он наконец почу-вствовал себя здоровым, полным деятельной силы, надел пиджак с орденом, оседлал гнедого, а Сагайдак как печеный. Много было светлых мыслей у Коваля: уже два дня как бомбят мень­ ше, самолеты летают, но куда-то на восток, может, остановили немца и держат реку — ее удобно держать, хоть и с низкого берега,— может, и за ними уже скачет уполномоченный, чтобы далеко не шли, к зиме надо хаты отстроить, а Петру до этого вроде и дела нет — Очень Ганна по Илюше убивается,— сказал Коваль.— Прямо не живая она... Не увижу, говорит, живого — и все. В таком гармидере