Сибирские огни, 1968, №2

пока Илюша не вернется, и не подступись. И в тревожной ночи роди­ лось у Сагайдака недобрное предчувствие — не будет так, как ему лю ­ бо. Человек на дороге, на старой повозке со скрипучей осью, обособит­ ся, будет жить отдельно. В темных, примолкших возах чудится Са г ай ­ даку угроза. Обособятся, и котла общего не будет, а будет мое, твое... Тем временем кобыла снова завернула к грейдеру, чтоб не брести одиноко по траве без дороги. — Сагайдак!.. На широкой гарбе сидела, свесив ноги, Настя Тарасова, а позади, спиной к Сагайдаку, спала ее дочь Фрося. — Сапоги твои мне самое в пору! — Будет баловать! — Сагайдак нахмурился, однако не слишком — нашлись сапоги, и то хорошо. Настя спрыгнула на дорогу, пошла рядом с бричкой, держась за крыло. — Как влитые сидят на ногах.— Она легко забралась в бричку, придвинулась к Сагайдаку.— Гляди... И глянуть не хочешь! Спит Фро ­ ся, одни мы с тобой не спим, и месяц молодой с нами. Ехай, Петя, в степь,— попросила Настя,— Может, в степу не так сумно... Ночь, а никто и не запоет. — Не до песен людям! — Н на поминках, Сагайдак, поют... Поют, пока душа жива. Это ты с Ковалем так голову людям засушили. — Слазь! — Сагайдак остановил буланую. Настя сошла и тронулась вслед за бричкой. Лицо ее еще остава­ лось печальным и добрым, но голос уже вызывал на ссору: — Чего вы, харцизы, скотину ночью гоните! Ладно люди, они к ярму привычные, а скотина — чем она провинилась? — Отойдем от фронта, ночами стоять будем. — Ой, як же вы немца напугались! — Настя злорадно з асм ея ­ лась.— Ночью и то бежим. Я баба, а не побежала бы, я б ему очи по- вырывала. Мне за Фросю боязно, а то и шагу из села не ступила бы. — Все у тебя личное, Тарасова,— сказал Сагайдак с печальной отчужденностью.— А идея? — Кака я еще идея! Нет такой идеи, чтоб последнее добро кидать и огнем жечь. Ты мною не командуй, Сагайдак, ты Веркой Кравченко командуй, она тебе в рот смотрит... Тишина вокруг стала напряженной, будто их слушал весь обоз. — Настя! — сказал Сагайдак просительно.— Ну чего завела! Угомонись... Глаза ее диковато щурились. — Стой! Та стой же! — проговорила она глухо. Настя метнулась к гарбе, пошарила в ней и принесла Сагайдаку пару тяжелых солдатских ботинок. — Побегай: они крепкие, на долгую дорогу. А за хромовыми сам прибежишь, когда повеселеешь, может, и отдам. Солдатик один у нас в хате стоял,— развязно продолжала Настя,-—в подарок ботинки оставил. Австрийские, оказал. Чтоб ноги твои, сказал, белые не побились... Она пробежалась по сухой, безросной траве и з абрала сь в гарбу. Фрося не спала. — Стыд, мамо... зачем вы людям брешете? — прошептала она, сдерживая слезы.— То ж батьковы ботинки. Они ж у нас в каморе л е ­ жали, сколько я себя помню. И Насте тоже захотелось плакать, она закусила губы, схватила