Сибирские огни, 1968, №2

Черный бык, с метровым размахом груди, важно ступал, опустив круглые рога, и скашивал на деда агатовый, дымчатый глаз, будто слушал его. Не первый год толкует с ним дед, и вреда от этого не бывало. —• Скажи им, старый, чтоб с запасом ели,— требовал Гордиенко,— дальше такой травы до самых татар не будет. Я и сам хрумкал бы, если б мне кто с салом поджарил. Он сорвал стебель, сунул его в повыщербленный годами, но энер­ гичный, насмешливый рот и двинулся туда, где грейдер близко подхо­ дил к старице. Там в бурой пыли шли машины, гудели, скрежетали тормозами, переключали скорости, будто брали подъем. Машины шли двумя встречными рваными потоками — на северо-восток из районного городка и к фронту, на юго-запад, в объезд сухого и пыльного, уже оставленного городка. Но деду, и тем, кто вместе с ним смотрели через старицу на косматый заслон пыли, на забитую до самого кювета доро­ гу, видны были только военные машины — трехтонки, орудия на прице­ лах, серо-зеленые глухие фургоны, легковушки, ныряющие, как лодки в волнах. Изредка в прореженной ветром пыли мелькали позади них встречные грузовики, «эмки», дыбящиеся кони, возы или одинокие, согнувшиеся под узлами фигуры. Над дорогой, над лугом и степью, над светлой рекой зловеще клубился дым — горел элеватор. Плавились из­ нутри, чернели горы зерна, горели неброско, без пламени, страшным нутряным, не видным на солнце огнем, чадили черно-коричневым ды ­ мом, жгли ноздри запахом утраты и горя. Тесно на дороге. Горе людское выплеснулось на нее, прерывисто дышит, скрежещет железом и трубит, трубит о себе. А за кюветами, по лугу ложатся другие дороги, устланные травой, напоенные ее зеленой горчащей сукровицей, ложатся под кирзовые сапоги, под копыта, под колеса фуражных повозок и походных кухонь, ложатся, чтобы вместить все горе и все дело людское. — Пшенную кашу солдатам везут.— Д ед принюхался.— С с а ­ лом. А может — концентрат. Концентрат не т ак полезный, лучше с ж е л ­ тым старым салом. Старуха Гребенюк, маленькая, аккуратная женщина, презрительно поджала сухие сборчатые губы и отодвинулась от деда: — Вы, неначе голодный пес, сало за сто верст чуете. — Я и сготовить могу,— сказал дед.— Абы продукт был — я все' сготовлю. — И оделись голодранцем,— еще строже отчитывала она деда,— людям на очи стыд показаться. Старуха будто в церковь собралась: на ней нарядный платок и ладные туфельки. — На хорошую дорогу выйдем, и я чоботы взую. Красивые, из брезента,— оправдывался Гордиенко.— А к зиме, может, юхтовые справлю... — Д алеко вы, видать, наладились! — Одним маршрутом пойдем: я за вашей фурой держаться буду, ее и видать хорошо и от ветра затишок, она як скирда. — Может, отобьются и нам обратно в село? — Навряд! Гриша нас и так передержал... Ускоренным маршем пойдем... На высокой гарбе, спиной упираясь в сундук, сидит глухая Анаста­ сия Кравченко. Она мигает, как напуганная кура, мигает не только розовыми, без ресниц, веками, что-то дергается на всем ее лице, от индюшачьего зоба до сумчатых мешочков под глазами. Тело старухи