Сибирские огни, 1968, №2

— Ой, матинько! — сдалась Ганна, заглядывая в покрасневшие, возбужденные глаза мужа.— Як же он страшно налетел, той немец: хиба ж так воюют! — Война на войну не приходится. По-всякому воевали, повоюем и на его манер. Он же без спросу полез... Коваль прикрыл глаза, из-под тонкого смуглого века скатилась слезинка; Ганна знала, что Коваль не плачет, это боль гонит из глаз слезу. — Очи болят? — Режут .— Он измученно улыбнулся, показав молодые, на удив­ ление ровные зубы.— Кругами, як ты цыбулю к селедке режешь. Шум- ни людям, Ганно... Нехай не хватают, что под руку идет. Скот смотреть надо, а б арахло обратно наживут. — Станут они меня слухать! — крикнула она сердито.— Н ах ва т а ­ ли добра, аж возы трещат. Одни мы; голые в дорогу идем, и сын про­ пал ,— Она всхлипнула и тут же накинулась на мужа: — Счастье, что тебя малярия бьет, а то и кожуха не взял бы. У Ганны лицо в сытых складках, в крупных родинках, темные омуты глаз, черный до блеска волос над смуглым лбом. — Погонят немца, и мы домой... Мы и до шахт не дойдем, так я батька и не повидаю, немец и тот мне не поможет... Старики Коваля жили неподалеку в шахтерском городе, но Грише вот уже четвертый год за делами не удавалось съездить к ним. — Стратег! — сказ ала Ганна с жалостливой горечью.— С самого утра элеватор дымом укрытый... И село все выгорит. И як земле не гореть, ее ж с двух концов палят: немец с одного,, а мы с другого... Петька Са гайдак и палит... Ему, голодранцу, абы команда, абы приказ... Она натянула кожух на лицо мужа, будто затыкая ему рот, и то­ скливо оглядела холмистый темный берег. Сумерки уже спрятали от глаз подробности, но Ганне и не надо было видеть, она знала каждую неровность берега, каждую купу деревьев или одиноко стоящую вербу. Много добра л еж а л о на телегах и фурах,- здесь, на пойме вокруг воза, на котором исходил липким потом ее муж, но там, на крутом берегу оставалось самое дорогое: земля. Здесь гургы, племенные быки, табуны лошадей — белых орловских, караковых, гнедых с темными ногами и темным нависом, возы и фуры, набитые скарбом, колхозные дроги с порожними бидонами, а т а м — земля! Были там еше и хаты с высоки­ ми порогами, и старые, будто в оспе, зеркала, и полы — крашеные или земляные, прохладные, вымазанные глиной, и простая мебель, шкафы, закрытые полки, с гвоздочками и деревянными вертушками, клети, по­ греба, плетни, трактора и комбайны, за которыми подались утром Се­ мен Кравченко с хлопцами, чего только не было там — и все не в счет, главным была земля. На ней рождались, в нее уходили, на ней строили жи знь,— сколько горя, неправды и крови ни приходилось на долю лю­ дей, все это проживалось здесь, на своей земле. И не было пока в мире такой недоброй силы, которая взяла бы полный верх над этой землей, и над ее людским семенем. Мужики уходили на войну, шли на банды, и кто выживал, возвращались. Без ноги, без рук, с кайзеровским свин­ цом в заду , как ее упрямый Гриша Коваль, с пробитой грудыо, как Петька Сагайдак , с синим от пороха лицом, как старый шорник Зозуля, а возвращались к своему порогу, к женам и матерям, к земле. А тут все ушли от земли: старый и малый, дурной и разумный: столетняя Анаста­ сия Кравченко и та, как идолище, сидит на гарбе, протянув больные, окаменевшие в суставах ноги. Все снялись: и парторг Сагайдак, и Н а ­ стя Тарасова, которая кляла ячейку и на народе божилась, что не пой